– Вот если бы у нас был хоть один его сапог, чтобы сличить отпечатки.
– Если! Никаких если – будет у нас его сапог. Да что там, оба. Я намерен раздобыть их.
– Но каким образом?
– Предоставь это мне. Я придумал план, чтобы достать его обувь и другие вещи, которые помогут пролить свет на это мрачное дело. Пойдем, Нед, к вдове и посмотрим, не можем ли чем-нибудь утешить ее. Ведь она, пожалуй, и умрет. Она никогда не была крепка, в особенности после смерти мужа, а теперь, когда лишилась сына… Пойдем же, Хейвуд, докажем ей, что не все ее покинули.
Повинуясь порыву честного сердца, не чуждого жалости, молодой охотник с готовностью откликнулся на призыв.
– Я с тобой, Вудли!
Глава 18
«К шерифу!»
Весь день мать Чарльза Клэнси провела в терзаниях и неопределенности, но еще ужаснее был вечер, когда соседи возвратились с поисков и принесли известия о ее сыне. И какие известия! Из их рассказов становилось ясно, что ее мальчик убит. Но кто убийца и куда исчез труп, оставалось неизвестно. Были обнаружены только шляпа, ружье и кровь.
Скорбь матери, сдерживаемая до тех пор слабой надеждой, перешла всякие границы. С ней случилась истерика, сердце ее готово было разорваться. Несмотря на свою бедность и посему малое количество друзей, в эту страшную минуту она не ощущала себя брошенной. В лесах Запада отстраняться от чужой беды не принято: здесь под одеждой из грубого домотканого холста бьются сердца такие отзывчивые, каких не найдешь под тонкими шелками.
Среди соседей миссис Клэнси таких людей оказалось в избытке. По большей части то были «белые бедняки», как их пренебрежительно величают гордые плантаторы. С полдюжины человек изъявили желание остаться при ней на ночь, полагая, что тем смогут ее поддержать, а также движимые предчувствием, что поутру от них могут понадобиться услуги более траурного свойства. Вдова слегла, и весьма вероятно было, что она никогда уже не покинет своей комнаты живой.
Поскольку ночь выдалась теплой, а точнее, даже душной, мужчины расположились на улице: покуривали трубки, сидя на крыльце, или разлеглись на травяной лужайке перед коттеджем, тогда как их жены, сестры и дочери хлопотали вокруг несчастной.
Нет нужды упоминать, что разговоры шли исключительно о событиях этого дня и о тайне убийства. В том, что это убийство, все были уверены, но не брались определить, как оно произошло и каким мотивом вызвано.
В равной степени сбивало с толку исчезновение тела, хотя особого недоумения не вызывало. Все понимали, что два явления взаимосвязаны. Тот, кто совершил грязное дело, принял меры к сокрытию трупа и покуда преуспел. Оставалось проверить, устоит ли его хитрость против поисков, которые возобновятся поутру.
Людей занимали два переплетающихся между собой вопроса: кто убил Клэнси и за что?
Что до ответа на первый, то в полдень, когда поиски начинались, никому не пришло бы на ум имя Дика Дарка. Теперь же его передавали из уст в уста. Сперва шепотом, опасаясь обвинений в клевете, но постепенно оно звучало все громче и смелее, обещая скоро перейти в прямое обвинение.
Зато второй вопрос ответа не находил: «С какой стати Дику Дарку убивать Чарли Клэнси?» Никто не брался угадать. Ни у кого не было ключа к этой тайне. Никто не ведал о соперничестве между двумя молодыми людьми, и тем более о ревности – этом чувстве, которое, как ни одно другое, толкает человека на убийство себе подобного.
Ухаживания Дарка за старшей дочерью полковника Армстронга не были в поселке тайной. Он сам, выпив лишнего, как ребенок, давно выболтал все любителям сплетен. Но Клэнси, если не в силу скрытности, то по благородству характера, держал свои сердечные дела при себе. Не обнародовать их у него имелись и иные соображения.
В результате собравшиеся поддержать его бедную родительницу имели не больше представления о нежных отношениях между Чарльзом и Хелен Армстронг, чем о причинах несчастья, которое оплакивала теперь вдова.
Одна Каролина Клэнси знала о чувствах сына, но в первый момент, раздавленная горем, даже не подумала поделиться этими сведениями с сочувствующими соседями. То был семейный секрет, слишком священный даже для расположенных к ней ушей, и остатки прирожденной гордости заставляли хранить его. Время откровенности еще не пришло.
Но вскоре оно должно было наступить – это вдова понимала. Все придется рассказать, ведь после того как первый приступ горя, когда ее мысли целиком были прикованы к убитому сыну, прошел, и теперь они обратились к тому, кого она подозревала в убийстве. В ее случае это было больше, чем подозрение. Зная обстоятельства, миссис Клэнси была почти уверена не только в том, что совершено преступление, но и в том, кто его виновник.
Лежа на постели с льющимися по щекам слезами и тяжело вздыхая под хор голосов, старающихся ее утешить, вдова молчала. Скорбь несчастной была слишком велика, чтобы язык мог выразить ее. Но перед ее мысленным взором постоянно стояли два лица: лицо убитого и лицо убийцы. То есть ее сына и Ричарда Дарка.
Вопреки неосведомленности об этих обстоятельствах, думы добросердечных соседей вдовы постоянно обращались к Дику Дарку, а имя его не сходило у них с уст.
Необъяснимое поведение молодого человека минувшим днем, равно как и странная реакция собаки, – все это сейчас припоминали и живо обсуждали.
С чего псина так себя повела? Почему среди целой толпы облаяла только одного человека, а затем так яростно бросилась на него? Объяснение, данное самим молодым человеком, показалось неубедительным уже тогда, а теперь, когда участвовавшие в поисках трезво осмысливали все, покуривая трубки, и вовсе выглядело притянутым за уши.
Пока они обсуждали это, калитка перед входом в коттедж скрипнула, и вошли два человека. Когда они приблизились к крыльцу, где свет фонаря из сальной свечи упал на лица Саймона Вудли и Эдварда Хейвуда.
Охотники были хорошо знакомы всем собравшимся, и им обрадовались как людям, способным скрасить тягостный и скучный ночной дозор.
Когда вновь прибывшие поднялись на крыльцо, по их лицам стало видно, что у них есть чем если уж не развеселить, то оживить общество. Они явно разузнали что-то, касающееся занимающей всех темы, причем важное.
Подойдя поближе к свече и собрав народ вокруг себя, Вудли извлек из кармана своего длиннополого плаща кусок дерева, напоминающий по форме грушу или грубо очищенную репу.
– Ну-ка, поглядите на это, ребята! – воскликнул он, поднося находку к свету.
Все посмотрели.
– Кто скажет, что это такое? – спросил охотник.
– Кусок деревяшки, надо полагать, – отозвался один из собравшихся.
– Похоже, что она вырезана из кипарисового «колена», – добавил другой.
– Правильно, так оно и есть, – подтвердил Сайм. – А тот парень, который ее вырезал, стоит сейчас перед вами. Видите вот эту дырку спереди? Даже гринхорн сказал бы, что ее проделала пуля. И только совсем зеленорогий не заметил бы, что края дырки окрашены чем-то красным, и это не что иное, как кровь. Так вот, ребята, пуля и до сих пор внутри – мы с Хейвудом не стали извлекать ее, пока не пришло время.
