Место было выбрано так, чтобы с него открывался красивый и живописный вид – стремление порадовать взор во все времена и во всех странах отличало духовных наставников, ведущих проповедь среди язычников.
Расположение на возвышенности было удобно для обзора, а также спасало от угрозы наводнения при разливе реки.
Архитектурный стиль не слишком отличался от большей части мексиканских асиенд. Это было большое квадратное здание, в центре которого имелся открытый двор, называемый «патио». Его опоясывала галерея, или коридор, в который выходили двери различных комнат. С наружной стороны здания имелось лишь несколько окон, без стекол, но защищенных решетками из вертикальных железных полос, так называемых «реха».
В центре фасада были двухстворчатые ворота, похожие на тюремные. Эти ворота вели в проход, называемый «сагуан». Он был достаточно широк, чтобы пропустить нагруженный фургон, и приспособлен для больших экипажей, которые колтыхали по нашим дорогам во времена Дика Турпина
[32] и на которых с шиком раскатывал Чарльз Грандисон
[33]. Еще можно встретить кареты этой величины и формы и в современной Мексике – остатки ее давно минувших роскоши и величия.
В патио, мощенном каменной или мозаичной плиткой, располагался источник воды в виде фонтана, который окружали апельсиновые или другие вечнозеленые деревья, а также цветочные клумбы. Из внутреннего двора второй проход вел на задний, более обширный, двор, где помещались конюшни, сараи и другие хозяйственные постройки. Еще дальше тянулся на пространстве десятины сад, «уэрта», обнесенный высокой стеной из сырцового кирпича и обсаженный колючими кактусами в качестве палисада. Он был наполнен плодовыми и цветущими деревьями, которые прежде пользовались тщательным уходом, а теперь аллеи были покрыты роскошной, но дикой растительностью. Здесь-то, в тени листвы, часто прогуливались почтенные патеры и проводили часы досуга, может быть, так же приятно, как их британские собратья из монастырей в Тинтерне или в Тьюксбери.
Часто в стенах миссии раздавался их веселый смех; обитатели ее потягивали вкусный старый херес и пользовались всеми развлечениями, какие могли доставить им Техас и его краснокожие обитатели. Последние, разумеется, этого смеха не слышали – новообращенным не полагалось находиться на территории миссии, для них предназначались лачуги «ранчерии». Они прятались за густыми посадками вечнозеленых деревьев, чтобы не оскорблять взор падре, которые не слишком любили вступать в близкий контакт со своими воспитанниками, бывшими для них не более чем «пеонами», а проще говоря, рабами. По сути своей, то была феодальная система, перекочевавшая из Старого Света в Новый, за тем только исключением, что роль феодалов исполняли монахи, а крепостных – дикари. Претензия же на религиозное просвещение, представлявшее собой причудливую смесь христианства с суевериями, ни на йоту не делала это трансатлантическое порабощение более терпимым. Доказательством, что удержать краснокожих крепостных в узде могла только твердая рука, служило наличие пресидио, или казармы для солдат. Ее развалины господствовали над остатками ранчерии. Те, кто совершал завоевания во имя креста, нуждался в мече, чтобы подчинять непокорных, но и это, как мы видим, не помогло.
Некоторые из хижин сохранились в терпимом состоянии и могли послужить приютом для новых поселенцев. Большинство из них там и разместилось. Приют это был временный, до постройки новых, лучших домов. Но это было еще впереди. Стояла весна, время для посева хлопчатника, и все остальное стоило отложить.
Нет надобности говорить, что полковник Армстронг со своим семейством и прислугой занял миссионерский дом, в котором разместился также Луи Дюпре со своим имуществом. Луизианский плантатор считался как бы принадлежавшим к семейству Армстронгов; ему недоставало лишь нескольких слов священника, чтобы получить этот статус официально. К счастью, в обществе колонистов находился пастор. Но обряд отложили до окончания посева. Тогда предполагалось торжество, которое должно было затмить все фиесты, когда-либо устраивавшиеся на Сан-Сабе испанскими монахами.
Но, как говорится, «делу время – потехе час», и после пары дней, потраченных на отдых и на обустройство, поселенцы принялись за главные дела колонии. Легкие плуги, доставленные из Штатов, взрезали плодородную почву долины, так долго остававшуюся в небрежении, и сотни, даже тысячи акров, были засеяны семенами хлопчатника.
Вокруг древней миссии развернулась деловитая жизнь, и не снившаяся обитавшим тут некогда падре.
Суждено ли ей быть успешной и продолжительной?
Если посмотреть на долину, охваченную активной деятельностью, то на ум придет утвердительный ответ. Но если проникнуть взглядом чуть дальше, за гряду утесов на противоположном берегу реки, до места, где разбили лагерь индейцы, то оптимизма в прогнозе изрядно поубавится. Присутствие темной орды сулит новому поселению большие неприятности.
Правда, дикарей на месте стоянки больше нет. Понаблюдав, как фургоны собираются у покинутой миссии, они, подобно стервятникам, лишенным добычи, снялись и ушли. Но недалеко, всего миль на пять, разбив более постоянный лагерь в густой роще посреди равнины.
На краю утесов остались лишь двое, явно выполняющие роль дозорных. Они несли вахту круглые сутки – пока один спал, другой вел наблюдение. Особенно бдительны были они по ночам: не спускали глаз со здания миссии, наблюдали за освещенными окнами, за перемещающимися туда и сюда факелами. Разбойники явно ждали чего-то. Но чего?
И в чем умысел этих размалеванных дикарей, похожих скорее на демонов, чем на людей? Намерены ли они напасть на колонию, разграбить и разорить ее?
С учетом небольшого количества людей в отряде это предположение выглядит нелепым. Индейцев всего двадцать, тогда как среди колонистов по меньшей мере пятьдесят бойцов. Причем это не просто вооруженные переселенцы – большинство из них обитатели лесов, родившиеся в приграничье и крепкие, как кремень. Против таких двум десяткам команчей, пусть даже отборным воинам племени, в открытом сражении не выстоять. Но что, если они и не собираются вступать в бой и намереваются только совершить кражу?
Или это просто разведчики, авангард более крупных сил?
В любом случае поведение их очень подозрительно. Подобные маневры предпринимались явно неспроста и сулили беду полковнику Армстронгу и его переселенцам.
Наблюдение продолжалось несколько дней, но больше ничего не происходило. Отряд дикарей так и стоял в роще, а двое дозорных торчали на обрыве, продолжая слежку, как прежде.
Но в одну ночь они покинули пост, как будто дождались требуемого момента и нужда в наблюдении отпала.
В ту самую ночь некий человек покинул здание миссии и зашагал прочь от его стен. Его ухода никто не заметил. Час был полуночный, и все отошли ко сну. К тому же неизвестный ускользнул потихоньку через черный ход, воспользовавшись вторым двором и ведущей в сад калиткой. Оказавшись в саду, он прошел по центральной дорожке и перебрался через стену в месте, где она частично обвалилась. Все эти таинственные поступки хорошо сочетались с наружностью незнакомца, на лице которого лежала печать недюжинной хитрости. С первого взгляда, в неверном солнечном свете, его можно было бы принять за мулата. Но хотя кожа у него и была цветной, но не такой. Красноватый оттенок свидетельствовал о наличии индейской, а не африканской крови. На самом деле то был метис – помесь испанца или мексиканца с туземной американской расой.
