«Телесеть»: машины побеждают. Или, перефразируя слоган Национальной стрелковой ассоциации
[2]: развращает не телевидение, а человек.
«Серпико»: портрет истинного «бунтаря с причиной»
[3].
«Виз»: твой дом (в смысле самопознания) находится в тебе. То же можно сказать и о блистательном фильме с Джуди Гарленд, и о книге Фрэнка Баума.
«На холостом ходу»: кто расплачивается за убеждения родителей?
«Чайка»: почему все влюбляются не в тех? (Неслучайно в последней сцене герои за столом играют в карты, как будто у каждого плохой расклад и им нужно немного удачи.)
«Долгий день уходит в ночь»: здесь я должен остановиться. Сам не знаю, что тут за тема, кроме невесть какой идеи, скрытой в названии. Иногда появляется сюжет, и он, как в этом случае, выражен в столь великом произведении, так огромен и всеохватен, что его нельзя свести к единственной мысли. Попытки дать определение ставят пределы тому, что не должно иметь границ. Мне очень повезло, что удалось поработать с текстом такого уровня. Я понял, что лучший подход к нему – вопрошать, исследовать и позволить пьесе направлять меня.
В определенной степени то же самое происходит, разумеется, при работе над каждой хорошей картиной. В «Принце города» я понятия не имел, что думать о главном герое, Дэнни Чиелло, пока не увидел законченный фильм. В «Серпико» отношение к основному персонажу было двойственным. Иногда он становился настоящей головной болью. Вечный брюзга. Аль Пачино заставил меня полюбить его самого, а не его персонажа. В «Чайке» все поступки неоднозначны. Все влюблены не в тех. Учитель Медведенко любит Машу, которая любит Константина, который любит Нину, которая любит Тригорина, который во власти Аркадиной, которая на самом деле любит Дорна, которого любит Полина. Но это не мешает каждому обладать собственным достоинством и пафосом, несмотря на видимую нелепость. Противоречие заставляет глубже исследовать характеры. Каждая личность похожа на всех нас.
Но в «Долгом дне…» герои не похожи на нас. Все они катятся по наклонной плоскости эпических пропорций. Для меня это произведение не укладывается в определение. Одна из лучших вещей в моей жизни случилась именно на этой картине: последний кадр. Кэтрин Хепберн, Ральф Ричардсон, Джейсон Робардс и Дин Стоквелл сидят за столом. Каждый погружен в свой излюбленный дурман: мужчины пьяны, Мэри Тайрон под морфином. Луч далекого маяка озаряет комнату каждые 45 секунд. Камера медленно отъезжает, и стены постепенно исчезают. Вскоре персонажи сидят в черной пустоте (между мирами), они становятся все меньше и меньше с каждой вспышкой света. Затемнение. Посмотрев фильм, Джейсон (Робардс) рассказал, что читал письмо Юджина О’Нила, где тот рисует образ своей семьи, «сидящей в черноте за круглым столом». Я не читал этого письма. Сердце мое зашлось от счастья. Вот что случается, если позволить материалу говорить за себя. Но это должен быть великий материал.
Мы с вами можем расходиться во мнениях о смысле той или иной пьесы. Это неважно. Каждый, кто снимает фильм, имеет право на собственную интерпретацию. Я всегда восхищался лентами, смысл которых оказывался не в том, что мне демонстрировали. В «Месте под солнцем» Джордж Стивенс показал удивительную, крайне романтическую историю любви. Но резонанс с книгой Драйзера, на которой основана картина, стал для меня сердцем истории, хотя на тот момент я еще не прочел ее. Это была воистину «американская трагедия»: ужасающая цена, которую человек платит за свою веру в американский миф. Важно то, что режиссер достаточно тверд в своей трактовке, так что его намерения, его точка зрения вполне ясны. Каждый волен соглашаться с ним, отвергать или выражать собственные ощущения от работы. Мы здесь не ради консенсуса, а для обмена идеями. Иногда даже удается достичь согласия. И это восхищает.
Итак, хорошо ли, плохо ли, но я выбрал тему фильма. Как я определяю людей, которые помогут мне перевести ее на экран? Подробности будут позже, по мере того, как мы рассмотрим каждый аспект кинопроизводства. Но здесь тоже есть основной метод. Например, прогуливаясь в конце 50-х по Елисейским Полям, над входом в кинотеатр я увидел неоновую вывеску: Douze Hommes en Colère – un Film de Sidney Lumet («12 разгневанных мужчин» – фильм Сидни Люмета). Эта картина второй год не сходила с экранов. К счастью для моей психики и карьеры, я никогда не считал, что это un Film de Sidney Lumet. Не поймите превратно. Это не ложная скромность. Я тот парень, который говорит: «Стоп. Снято!» – и от этого зависит итог на экране. Для тех, кто ни разу не был на площадке: после того как сцена отрепетирована, мы начинаем съемку. Как только включается камера, снимается дубль. Мы можем сделать один дубль или 30 за раз. Если он удался полностью или частично, кричим: «Стоп. Снято!» Это значит, что полученный вариант отправится в лабораторию для проявки и печати, чтобы его можно было изучить на следующий день. Из таких отпечатанных дублей собирается конечный фильм.
Но насколько я главный? Действительно ли это – un Film de Sidney Lumet? Я завишу от погоды, бюджета, от того, что исполнительница главной роли ела на завтрак и в кого влюблен главный актер. Я завишу от дарований и причуд, настроений и эго, политических и личных предпочтений более сотни людей. И это только на стадии производства. Здесь я даже не заикаюсь о студии, финансировании, прокате, маркетинге и так далее.
Так насколько я независим? Как и все боссы – а на площадке я босс, – я главный постольку-поскольку. И это приводит меня в восторг. Я в ответе за сообщество, в котором отчаянно нуждаюсь и которое так же сильно нуждается во мне. Совместный опыт – вот в чем главная радость. Любой в группе может помочь или навредить. Именно поэтому в каждом цехе должны быть самые лучшие творцы и профессионалы. Люди, которые заставят вас выложиться по полной, но не по злобе, а из любви к истине. Разумеется, я могу призвать к субординации (надавить авторитетом), если разногласия станут неразрешимыми, но это крайняя мера. Это еще и самый легкий путь. Но главное удовольствие – во взаимной отдаче. Удовольствие говорить с Тони Уолтоном, художником-постановщиком «Принца города», о теме фильма и потом видеть, как он находит воплощение этой темы. Нанимать лакеев и подхалимов – значит задешево продавать и себя, и картину. Да, Аль Пачино очень требователен в работе. Но только затем, чтобы ты был честнее и копал глубже. Работая с ним, ты растешь как режиссер. Генри Фонда не умеет притворяться, поэтому он становится неким барометром правды, по которому ты измеряешь себя и других. Борис Кауфман, великий мастер черно-белой киносъемки, с которым я сделал восемь лент, корчился от боли и бросался в спор, если чувствовал, что движение камеры случайно и необоснованно.
Бог свидетель, я не затеваю споры ради соревновательного духа на площадке. Некоторые режиссеры считают, что должны провоцировать актеров для наилучшей отдачи. Думаю, это безумие. Стрессы до добра не доводят. Любой спортсмен скажет, что напряженность – прямой путь к травме. О накале эмоций я думаю то же самое. Стараюсь создать на площадке свободную атмосферу, полную шуток и сосредоточенности. Звучит неожиданно, но эти вещи прекрасно уживаются. Очевидно, что талантливые люди обладают собственной волей, и это нужно уважать и поощрять. Часть моей работы – сделать так, чтобы каждый выдавал все лучшее, на что способен. А раз я нанимаю лучших из лучших, то представьте, насколько их «лучшее» лучше, чем у просто лучших.
