Прозвучал свисток, и к яхте подплыл буксир, который должен был оттащить нас к пристани. В это время все пели один из студенческих гимнов Йеля «Под вязами». Капитана буксира пригласили выпить с нами на посошок.
Вид у капитана и его помощника, которых явно подняли из кровати для того, чтобы нас спасать, был не самым счастливым.
Уже стоя на твердой земле, мужчины принялись обсуждать, куда направятся дальше – в Social Club на Шестнадцатой улице или в круглосуточный дайнер на U-стрит. Мы попрощались с Бев рядом с черным седаном, который прислал за ней муж, и пообещали друг другу, что скоро снова встретимся.
– Ты уверена, что тебя не надо подвезти? – спросила она.
– Хочу прогуляться и подышать!
– Как хочешь, – машина тронулась, и она отправила мне воздушный поцелуй сквозь окно с опущенным стеклом.
Кто-то потрогал меня за плечо.
– Можно с тобой прогуляться? – спросил меня Фрэнк. – Я тоже хочу подышать.
Его дыхание пахло табаком и ментолом, и вид у него был совершенно не пьяный. Я подумала о том, что он, видимо, весь вечер пил Coca-Cola.
– Нам же с тобой в одну сторону, верно?
Фрэнк жил через улицу от меня, хотя в плане стоимости, площади и комфорта его дом был намного лучше моей квартиры над французской пекарней.
– Это точно, – ответила я. Фрэнк был настоящим джентльменом и за время нашего знакомства ни разу не пытался со мной переспать. Если Фрэнк говорил, что у него ко мне есть разговор, то всегда говорил о делах. Он махнул рукой водителю черного автомобиля с открытой задней дверцей.
– Сегодня вечером я прогуляюсь, – сказал Фрэнк, водитель приподнял шляпу и захлопнул открытую дверцу.
Мы пошли, удаляясь от Потомака через центр спящего города.
– Хорошо, что пришла, – сказал он. – Я очень надеялся, что Беверли уговорит тебя прийти.
– Она была частью тщательно продуманного плана?
– А когда-нибудь было иначе?
Я рассмеялась.
– Это верно.
Он замолчал, словно забыл, зачем он напросился прогуляться со мной.
– Мог бы раньше водителю сказать, что он тебе не нужен. А то он тебя полночи прождал.
– Я не знал, что захочу пройтись, – ответил он, – до тех пор, пока не принял решение.
– Принял решение?
– Ты скучаешь?
– Постоянно, – сказала я.
– Я тебе завидую. Честное слово.
– А ты сам хотел бы бросить? После окончания войны?
– Я никогда не ломаю голову над гипотетическими вопросами, – ответил он, – правда, сейчас… я не могу сказать, что у меня есть окончательная уверенность.
Все уже не такое черно-белое, как было раньше.
Мы подошли к зданию пекарни, в окнах которой уже горел свет. Пекарь ставил выложенные на противень куски теста в виде багетов. Я выбрала квартиру в этом доме не только потому, что могла себе позволить оплачивать ее аренду при моей небольшой зарплате, но и потому, что мне нравится запах свежего хлеба. Я не очень люблю хлеб, но запах мне нравится.
– Я слышал, что ты ищешь работу.
– От тебя, Фрэнк, сложно что-либо утаить.
Он рассмеялся.
– Я бы сказал, что почти невозможно.
– У тебя есть для меня проект?
Он улыбнулся одними губами.
– Да, есть проект, который мог бы тебя заинтересовать.
Я наклонилась к нему поближе.
– Проект связан с одной книгой.
Восток. 1950–1955
Глава 5. Муза Перевоспитанная и реабилитированная женщина
Уважаемый Анатолий Сергеевич Семенов,
Это не то письмо, которое вам хотелось бы прочитать. Это письмо не о книге. В письме вы не найдете признаний о преступлениях, в которых вы хотели меня обвинить. Но в этом письме я не прошу о снисхождении и не убеждаю в своей невиновности. Я невиновна в том, в чем вы хотели меня обвинить, но все же определенная доля вины лежит на моей совести. Я жила с женатым мужчиной. Я не была хорошей дочерью и хорошей матерью. Моей матери пришлось доделывать то, что не смогла довести до конца я сама. Все это уже позади, но тем не менее я ощущаю потребность в том, чтобы изложить все это на бумаге.
Вы можете поверить каждому слову, написанному огрызком карандаша, за который я отдала две порции сахара, или вы можете посчитать, что все, что я написала, является чистой выдумкой.
Это не имеет никакого значения. Несмотря на то, что ваши имя и фамилия стоят в обращении в начале этого письма, я пишу не для вас. Я никогда не отправлю это письмо. Я буду сжигать эти страницы по мере их написания. Ваши имя и фамилия – это ничего не значащая формальность.
Вы утверждали, что во время наших ночных бесед я поведала вам не все, оставив «дыры» в своей истории. По своей работе следователя вы наверняка знаете, что человеческая память может быть весьма ненадежной. Возможно, один человек не в состоянии правдиво изложить всю историю и во всей ее полноте. Тем не менее я попытаюсь это сделать.
У меня есть огрызок карандаша короче моего большого пальца. Мое запястье уже ноет и болит. Но я буду писать до тех пор, пока грифель не сотрется полностью.
С чего же мне начать свой рассказ? Может быть, с настоящего момента, с того, что происходит прямо сейчас? С того, как я провела день, свой восемьдесят шестой день из 1825, оставшихся до того, как закончится мой исправительный срок и я стану перевоспитанной и реабилитированной женщиной? Или все же начать с того, что я пережила до этого? Вы хотите узнать о том, как я попала сюда, в место, находящееся в 600 километрах от Москвы? Приходилось ли вам бывать в поездах, которые едут совершенно в никуда? Приходилось ли вам находиться в деревянных бараках без окон, в которых мы ждали, пока нас отправят дальше по этапу? Знаете ли вы, Анатолий, каково жить на задворках мира? Вдали от Москвы, от своей семьи, от тепла и доброты?
Вы знаете, что последнюю часть маршрута конвоиры заставили нас идти? Было так холодно, что когда шедшая рядом со мной женщина упала и конвоиры сняли с нее ботинок, то в нем остался отмороженный мизинец. Знаете ли вы, что в одном вагоне со мной ехала женщина с двумя тонкими косичками до пояса, которая утопила своих детей в ванне? Когда ее спросили, зачем она это сделала, эта женщина ответила, что ей приказал голос в ее голове, который и сейчас не замолкает.
Рассказать вам о том, как эта женщина просыпалась с громким криком?
Нет, Анатолий, я не буду вам все это описывать. Наверняка эти подробности покажутся вам чрезмерно скучными, а я не хочу испытывать ваше терпение. Мне бы хотелось, чтобы вы продолжали читать это письмо.
