Но я так и не подружилась с ней. В бараке № 11 я вообще ни с кем не подружилась. В конце рабочего дня мы так уставали, что должны были экономить свою энергию для того, чтобы подняться с нар на следующий день.
Первая ночь в Потьме была тихой. Все ночи в Потьме были одинаковыми. Лишь завывания ветра успокаивали нас, помогая уснуть. Иногда по всему лагерю раздавался, словно сирена воздушной тревоги, пронзительный плач женщины, не выдержавшей одиночества. Этот крик и плач быстро «гасили» – как, никто из нас не хотел себе представлять. И хотя эти крики и плач слышали все, никто о них никогда не упоминал, но все мы беззвучно рыдали в душе.
Мой первый день на работах был тяжелым. Земля, которую надо было копать, была крепкой и промерзшей, а мотыга, которую мне выдали, такой тяжелой, что я не могла поднять ее выше пояса. Уже через полчаса работы все ладони у меня были сбиты. Я замахивалась мотыгой со всей силой, но откалывала полоску земли шириной в палец. Рядом со мной работала женщина, которой повезло больше, чем мне. У нее была лопата, и она могла налечь на нее своим весом. Это давало возможность копать более продуктивно. У меня была только кирка и участок, на котором я работала.
Если я делала норму, то мне давали еду.
В первый день в лагере я ничего не ела.
На второй день реабилитации я тоже ничего не ела.
На третий день мои успехи в работе были такими же, как и в предыдущие дни, и мне опять не выдали мою пайку. Проходя мимо меня в очереди в туалет, одна из молодых монахинь отломила мне кусок от своей хлебной пайки. Я была ей очень благодарна и впервые с тех пор, как меня забрали из моей московской квартиры, я подумала о том, что мне, возможно, надо начать молиться.
Монахини, которые были среди заключенных, меня поражали, Анатолий. Это была небольшая группа полек, очень преданных своей вере и более упертых, чем самые закоренелые преступники. Они отказывались подчиняться приказам охранников. Они громко молились во время переклички, что дико раздражало охранников. Меня их молитвы утешали, хотя я вовсе не была религиозной. Их наказывали – вытаскивали за робу и перед строем заставляли перед всеми встать на колени. Одну монахиню заставили так стоять весь день, упираясь коленями в каменистую землю. Но она не сдалась и все время молилась с лицом Святой Дурочки. Пальцами она перебирала невидимые четки, хотя лицо ей пекло солнце, а по ногам стекала в пыль моча.
Пару раз охранники сажали всех монахинь в карцер. Это был самый первый построенный в лагере деревянный барак, в котором крыша уже наполовину провалилась. Там было холодно и водились крысы и насекомые.
Я не могла не завидовать монахиням, хотя у них были гораздо более длинные приговоры, чем у меня.
Они были в группе, они не ждали весточки с воли, о которой мечтала каждая из нас. Несмотря на то, что их могли разлучать, они никогда не впадали в отчаяние, которое охватило души всех остальных. Они не были одиноки и всегда находились в компании с Господом. Я же всю свою веру вложила в человека, в Борю, смертного и поэта. Я не получала от него никаких известий и даже понятия не имела, жив он или нет.
На четвертый день на моих ранее нежных ладонях образовалась мозоль, и я уже могла полноценно работать киркой. Я поднимала кирку над головой и вонзала ее в землю с чудовищной силой. К концу дня я сделала свою норму и получила свой дневной рацион. Правда, тогда я смогла съесть только часть. Мое тело привыкало к новой жизни быстрее, чем мой ум. Ведь именно так всегда и происходит, верно, Анатолий?
Прошли эти страшные первые дни, потом недели, потом месяцы, а потом и года. Это были не дни в календаре, а количество выкопанных в земле ям и количество пойманных на теле вшей. Эти годы прошли в мозолях, волдырях и убитых в бараке тараканах. Существовало всего два времени года: зима и лето, и непонятно, что было хуже.
Я поняла, что нужно человеческому телу для того, чтобы выжить. Телу для этого особо много не надо. Я могла выжить на 800 граммах хлеба, двух кубиках сахара и супе, таком жидком, что было не понятно, что это – еда или подсоленная вода.
Но чтобы выжить и остаться в здравом уме, нужно гораздо больше, поэтому Боря всегда был со мной рядом. Мне казалось, что я чувствую, когда он обо мне думает, – в те моменты я ощущала покалывание на задней стороне шеи и на руках, вниз от плеч к ладоням. Я периодически чувствовала это в течение нескольких месяцев, но потом прошел год без этого ощущения, потом еще один. Что бы это могло значить? То, что его нет в живых? Если меня отправили в ГУЛАГ, то его наверняка тоже не пожалели.
Анатолий, должна признаться, что полученные мною пять лет – это по местным меркам ничто. Только москвичи получали такие смешные сроки. Об этом мне напоминал бригадир нашего барака, украинка по кличке Буйная, которую осудили на десять лет за то, что она украла в колхозе мешок муки. Это была сильная и жестокая женщина, богато наделенная качествами, которых у меня не было. Постепенно я становилась сильнее, но все же на работе была одной из самых отстающих, поэтому Буйная неоднократно говорила мне о том, что обо мне думает.
Однажды, когда мы вернулись с работы, я слишком устала, чтобы пойти помыться, и сразу же отправилась на свою койку, даже не сняв грязную одежду. Как только я закрыла глаза, раздался громкий голос Буйной: «Номер 3478!» Ее голос был похож на карканье вороны, и обращалась она ко мне, как надзиратели, – по номеру.
Я не двигалась. Но Буйная еще раз выкрикнула мой номер, и лежавшая подо мной Анна потыкала в мой матрас. «Ответь ей, а то проблем не оберешься», – прошептала она.
Я приподнялась.
– Да?
– Я-то думала, что москвичи любят чистоту. А от тебя несет, как от параши.
Обитательницы барака № 11 рассмеялись, и я почувствовала, что краснею. От меня действительно воняло, но в бараке были женщины, от которых пахло еще хуже.
– Я родилась в землянке, – продолжала Буйная, – но даже меня научили тому, что раз в неделю надо подмываться.
Теперь понятно, почему с тобой хотят иметь дело только предатели и поэты. Ведь ты здесь из-за поэта сидишь?
Смех в бараке становился громче, и я слезла с нар. Ноги тряслись так сильно, что, как мне показалось, от этого начал вибрировать пол. Я чувствовала, что все смотрят на меня и ждут моего ответа. Я ничего не сказала, а только повернулась лицом к стене, после чего Буйная и все остальные засмеялись еще громче. Она собрала свои грязные вещи, подошла из центра барака, где стояла, к моим нарам, и бросила свое грязное белье на мой матрас.
– Пока сама моешься, постираешь мои грязные вещи, – приказала она.
Анатолий, мне хотелось бы написать, что в этот момент я отвернулась от стены и бросила в лицо Буйной ее грязные вещи. Что я набросилась на нее с кулаками, и хотя она все-таки меня побила, но я заслужила ее уважение.
