В лагере поползли слухи о том, что Сталин болен и наш лагерный режим может быть смягчен. Вскоре мне разрешили получать почту от Бори и членов моей семьи. Боря писал, что у него был сердечный приступ, и он провел несколько месяцев в больнице, и боялся того, что больше меня никогда не увидит.
Потом он написал мне, что как только узнал, что я жива и мы можем переписываться, то снова взялся за роман.
Боря писал о том, что допишет роман, чего бы это ему ни стоило, и его не остановит ни плохое состояние здоровья, ни то, что органы читали нашу переписку.
Дорогой Анатолий, вы помните ночь перед смертью Сталина? В ту ночь мне снились птицы. Не белые голуби, которые, по мнению многих заключенных, свидетельствуют о том, что тебя скоро освободят. Мне приснились тысячи черных ворон, сидевшие рядами на плацу. Казалось, что вороны не дышат, и, когда я подошла к ним ближе и хлопнула в ладоши, они остались без движения. Я хлопала в ладоши до тех пор, пока мои ладони не заболели. Но когда я отвернулась, птицы тут же поднялись в воздух. Их было так много, что они закрыли собою луну. Я смотрела, как стая двигалась то влево, то вправо. А потом неожиданно все птицы разлетелись в разные стороны.
На следующее утро до рассвета в лагере в громкоговорителях заиграла музыка. Мы приподнялись на нарах, вглядываясь в темноту. Играли похоронные марши. Никто в бараке № 11 не произнес ни слова. Никто не задал вопрос о том, кто умер. Все и так это знали.
Мы умылись, оделись и ждали, пока нас выведут на улицу. Переклички в то утро не было, и мы ждали, сидя на нарах. Буйная приоткрыла дверь барака и посмотрела наружу.
– Ничего, – сказала она, покачав головой.
Потом музыка прекратилась, и в громкоговорителях раздался резкий звук иглы, которую ставят на пластинку, и заиграли гимн. Мы переглянулись, не понимая, вставать нам или нет. Несколько женщин встали, остальные последовали их примеру. Гимн окончился, но мы продолжали стоять. Потом раздался знакомый всем голос Юрия Борисовича Левитана, который произнес: «Сердце мудрого руководителя Коммунистической партии Советского Союза и отца советского народа остановилось».
Трансляция закончилась, и мы знали, что должны заплакать. И все действительно заплакали. Мы рыдали до тех пор, пока не охрипли.
Но ни одна из нас не плакала из-за того, что умер Сталин.
После смерти Сталина мои пять лет заключения срезали до трех. Я буду дома 25 апреля. После смерти вождя выпустили полтора миллиона заключенных. Мне дали прочитать письмо, в котором был обозначен день, когда меня выпустят на свободу. Я вернулась в барак № 11 и посмотрела на свое отражение в осколке зеркала, висевшего в душевой. Мое лицо было таким загорелым, словно я провела в лагере уже много лет. Глаза были такими же синими, но под глазами были мешки, а вокруг них появились морщинки. Ключицы выпирали, ребра можно было легко посчитать, ноги стали тонкими, как спички, а волосы – совершенно безжизненными, и часть переднего зуба отбита из-за камня, который попался мне в супе.
Что Боря скажет или подумает о моем внешнем виде? Я вспомнила, как он однажды сказал мне, что боится увидеть своих сестер, которые много лет назад уехали в Англию. Он говорил, что предпочел бы их и не видеть, чтобы в своих воспоминаниях сохранить их молодыми. А может, Боря не захочет увидеть и меня? А если увидит, то станет ли воспринимать меня как свою жену, с которой он уже давно не спал? Станет ли он сравнивать меня с моей собственной дочерью, которая превратилась в молодую красавицу, пока я сидела и старела в лагере? «Ира стала точной копией своей собственной матери», – писал он мне.
Буйная не попала под амнистию. Она подошла ко мне сзади и ткнула меня лицом в висящий на стене осколок зеркала. Осколки зеркала упали на пол, и я сделала шаг назад. Из раны на лбу капала кровь. Буйная улыбнулась мне, и я, ощущая привкус крови во рту, улыбнулась ей. Она что-то пробормотала и отошла. Больше я Буйную никогда не видела. Потом я узнала, что в лагере было восстание, во время которого сожгли весь лагерь и дачку пахана. Мне кажется, что спичку тогда зажгла именно она.
Анатолий, я села на поезд и приехала в Москву. За три года моего отсутствия город стал больше. В небо поднимались строительные краны. На месте, где были поля, построили фабрики. Рядом со старыми деревянными домами выросли новые жилые здания, на балконах которых были натянуты веревки, где сушилось белье. Сталинские барочные и готические высотки тянулись к небу своими звездными башнями, меняя городской пейзаж и как бы объявляя всему миру, что мы тоже можем строить здания, которые касаются облаков.
Я вернулась в Москву в апреле, когда в городе начиналась весна.
Я приехала как раз к тому времени, когда на клумбах стали появляться тюльпаны. Я представляла себе, как снова пройдусь с Борей по бульварам. Я закрыла глаза, а когда снова открыла их, поезд уже прибыл. Я лихорадочно окинула взглядом людей, стоящих на перроне. Боря писал, что меня встретит.
Глава 6. Витающий в облаках
Борис проснулся. Его первой мыслью была мысль о поезде, движущемся в сторону белокаменной. Лежа под тонким стеганым одеялом, он вытянул ноги и представил себе, как Ольга, прислонившись лбом к стеклу, смотрит из окна поезда. Ему нравилось смотреть на нее, когда она спит. Ему даже нравилось, как она тихо храпит, словно слышится свисток далекого завода.
Через шесть часов поезд с его любимой подъедет к перрону вокзала. Мать Ольги и ее дети будут приподниматься на цыпочках, чтобы поскорее увидеть, как она выходит из вагона. Через пять часов Борис должен встретиться с членами ее семьи в их квартире в Потаповском переулке, после чего они все вместе поедут на вокзал.
Вот уже три года он не слышал ее голоса. Три года не прикасался к ней. Последний раз они виделись три года назад в сквере рядом с редакцией «Гослитиздата». Они сидели на скамейке и строили планы на вечер. Ольга сказала, что ей кажется, будто сидевший на соседней скамейке мужчина в черной кожанке прислушивается к их разговору. Борис посмотрел на мужчину и решил, что это просто сидящий на скамейке человек. О чем и сказал Ольге.
– Ты в этом уверен? – переспросила она.
Он сдавил ее ладонь.
– Может, ты не поедешь домой, а останешься у меня? – предложила она.
– Я должен работать, любовь моя. Увидимся сегодня вечером в Переделкино. Она на два дня уехала в Москву, – он никогда не произносил в присутствии Ольги имя своей жены. – Отдохнем, поужинаем. И я хотел бы узнать, что ты думаешь о новой главе.
Она согласилась и поцеловала его в щеку. На людях она целовала его именно так. Борису очень не нравилось, когда она его так целовала, потому что от этого ему казалось, будто он – ее дядя или, что еще хуже, отец.
Если бы Борис тогда знал, что им суждено не видеться ближайшие три года, он бы повернул голову и поцеловал ее в губы.
