– Я снова останусь один, – жаловался он почти со слезами на глазах. Мне нравилось то, что он переживает, и я хотела, чтобы он расплакался. И когда он действительно заплакал, я почувствовала свою власть над ним. Мне понравилось это чувство, и в течение нескольких недель я не говорила ему о том, что решила остаться, что означало, что я буду видеться с детьми только по выходным. Я уже давно приняла решение о том, что останусь, мне просто хотелось, чтобы он умолял меня об этом.
Ира собрала свои вещи за два дня до отъезда, а Митя начал собираться за час до отправления электрички. Я складывала его вещи в чемодан, а он упорно их вынимал.
– Митя, перестань, – сказала я.
– А где твой чемодан? – спросил он.
– Ты едешь в Москву. Ты об этом знаешь?
– Но ты же говорила, что это – наш дом.
– Здесь нет школы. Ты разве не хочешь увидеть одноклассников? По бабушке не соскучился?
– А где твой чемодан? – упорствовал Митя, и на его глазах появились слезы.
Я поцеловала его в лоб и сказала, что он может взять в Москву свою лягушку по прозвищу Эрик (это была единственная лягушка, которая выжила в ведре), если, конечно, он обещает о ней заботиться.
Дети уехали, а я осталась в доме до поздней осени. Это был летний дом, в котором нельзя было зимовать. Боря настоял на переезде в другой дом, что я и сделала. Этот дом был еще ближе к его даче, чем предыдущий. Мы называли его «маленьким домом», а его дачу – «большим домом».
Я с удовольствием занялась благоустройством дома, повесила занавески и постелила толстые красные ковры. Большую часть моих книг конфисковали, и они гнили где-то на складах конфиската на Лубянке. Боря купил мне книг и даже смастерил книжные полки.
Когда все было готово, я с гордостью провела его по дому, показывая нашу кровать, наш стол и наши полки.
– Весной разобьём наш огород, – сказала я.
Не буду утверждать, что мне было легко забыть московскую жизнь, детей и мать, а также обязательства относительно моей семьи. Однажды я услышала, что Митя назвал свою бабушку мамой, но в тот момент я почувствовала не угрызения совести, а облегчение.
Зима прошла прекрасно. В доме собирались друзья, и Борис начал читать отрывки из «Доктора Живаго». Каждое воскресенье из Москвы приезжали Митя с Ирой, а также наши друзья. Мы обедали, и я чувствовала себя хозяйкой этого дома.
Роман был практически закончен. Боря писал быстро, с такой же стремительной скоростью, с которой работал сразу после того, как в меня влюбился. Он писал по утрам в Переделкино, после чего шел в маленький дом. Я помогала ему с редактурой и перепечатывала рукописный текст.
Казалось, что Живаго всегда был рядом с Борей, особенно под конец работы над романом.
О чем бы мы ни говорили – о том, как понравился ему ужин, почему погибли посаженные им кабачки, – он всегда переводил разговор на свой роман. Иногда Лара и Юрий ему снились.
– Они снились мне живыми, – говорил Борис, – или словно они жили, и их души со мной общаются.
Он постоянно думал о Ларе и Юрии, а я – о большом доме. Боря писал в этом доме. Он там работал. Он там спал. Жена готовила ему еду и штопала носки. Она смотрела там телевизор. Когда по вечерам Бори не было, она играла в карты с соседями. Зинаида выхаживала Борю, когда он болел, когда у него была головная боль, расстроенный желудок или проблемы с сердцем.
Она заходила в его кабинет для того, чтобы убраться, никогда не отрывала Борю от работы и создала ему идеальные условия для творчества. Хотя он мне этого не говорил напрямую, я думаю, что именно поэтому он и оставался с ней. В то время я убеждала себя в том, что он продолжает жить с ней из-за того, что хочет закончить роман.
Я часто думала о том, спит ли он с ней. Мне казалось, что он этого не делает, но тем не менее мысль о том, что это возможно, отравляла мне жизнь. Как он мог заниматься с ней сексом? Как это могло бы выглядеть со стороны? Я представляла, как его худая грудь упирается в ее обвисшие груди. Как он гладит ладонью складки на ее животе. Как приподнимает ее грудь туда, где она много лет назад находилась. Где-то в душе мне хотелось бы, чтобы это было именно так. Это было бы доказательством того, что я буду ему желанной, когда и сама состарюсь. Однажды я спросила его, спит ли он со своей женой. Боря заверил меня, что спал с ней в последний раз много лет назад.
– Сколько раз ты с ней спал, когда я была в лагере? – спросила я.
– Ни разу, – возмутился он. – У нас с ней уже не такие отношения.
– А с кем другим ты спал? – настаивала я. – Я думаю, что с кем-то все-таки переспал, – добавила я, хотя не имела в виду то, что сказала. Он ответил, что я зря переживаю. Во время моего отсутствия он был лишь с Ларой.
– Он умер, – простонал Боря по телефону.
Я крепче сжала трубку.
– Кто умер?
Он снова застонал, словно у него страшно болел живот.
– Юрий, – ответил он мне после долгого молчания.
– Он умер? – я почувствовала, что на глаза навернулись слезы.
Я договорилась о том, чтобы роман отредактировали, перепечатали и вставили в кожаный переплет. Потом поехала в Москву, чтобы забрать три экземпляра романа, и возвратилась, ощущая на коленях всю тяжесть написанных Борей слов.
Он уже ждал меня в маленьком доме. Когда я передала ему экземпляры книги, он некоторое время подержал их в руках, как будто это было произведение всей его жизни. Потом он отложил книги и раскрутил меня по комнате в танцевальном па. Мы танцевали без музыки. Я посмотрела на свое отражение в овальном зеркале и констатировала, что вид у меня счастливый, как у только что родившей матери – усталый, умиротворенный, радостный и одновременно испуганный.
– Может, роман все-таки напечатают, – произнес Боря.
Я вспомнила Анатолия Сергеевича Семенова. Как он сидел за столом и спрашивал у меня о романе «Доктор Живаго». Я подумала о том, что госорганы очень сильно волнует то, что пишет Борис. И промолчала.
Я назначила встречи со всеми редакторами литературных изданий, со всеми ответственными работниками издательств, которые потенциально могли бы напечатать роман. С ними я встречалась одна, без Бори. Я предлагала ему защищать свой роман, описать его в целях продвижения. Он отказался. «У меня такое чувство, словно слова теряются между тем, как записать их на бумаге и увидеть их в напечатанном виде», – сказал он мне.
Поэтому я защищала роман вместо него.
Редакторы соглашались со мной встретиться, но ничего не обещали по поводу публикации романа. Некоторые из них упомянули, что их заинтересовали бы Борины стихи, но на мои вопросы о том, опубликуют ли они роман, отвечали уклончиво.
Часто вечерами, когда я возвращалась из города, Боря ждал меня на платформе, чтобы узнать о результатах моей поездки. Я старалась его не расстраивать и с большим энтузиазмом говорила о том, что в «Новом мире» хотели бы напечатать его стихи, но на Борю большого впечатления это не производило. Он крепко держал меня за руку, словно я его поддерживаю, и мы молча шли к маленькому дому.
