– А коньяк там будет? – спросил он.
– Ja.
– А сигареты?
– Мы нашли для сеньора Фельтринелли пачку Nazionali Esportazione.
– А простыни… их концы не затыкали под матрас, как ему нравится?
– Кажется, да.
– А можно еще раз у горничной уточнить?
– Ja. Чем еще могу вам помочь?
– Вызовите такси.
– Конечно.
В аэропорту Tempelhof Серджио наблюдал, как садится самолет, на борту которого был Фельтринелли. К самолету подкатили трап, и Фельтринелли вышел из салона с газетой Corriere della Sera под мышкой. Порыв ветра раздувал полы его коричневого пиджака и забросил галстук за спину. Увидев Серджио, он спустился с трапа.
Издатель сердечно приветствовал Серджио, расцеловав его в обе щеки и лишь потом пожав руку. Серджио всего несколько раз встречался с Фельтринелли, но каждый раз неизменно поражался магнетизму этого человека. Издатель был худым, а темные волосы образовывали на лбу так называемый «вдовий козырёк», то есть росли надо лбом в форме буквы V. Он был человеком, который нравился и мужчинам, и женщинам. Толстые линзы очков в черной оправе не скрывали живых и любопытных глаз. Людей в Фельтринелли привлекала его уверенность, подтвержденная богатством, которым он обладал. У него был огромный гараж быстрых автомобилей, множество сшитых на заказ костюмов, и он, словно магнитом, притягивал красивых женщин.
Серджио взял у Фельтринелли его кожаный портфель, а тот взял его под руку, словно школьного приятеля. Серджио предложил поехать и пообедать, но Фельтринелли покачал головой: «Нет, я хочу сначала увидеть рукопись».
Фельтринелли расхаживал взад и вперед по темно-оранжевому ковру отеля, пока Серджио бегал за рукописью. Он передал ее своему боссу, и тот обратил внимание на ее тяжесть, словно пытаясь оценить значимость рукописи при помощи ее веса. Он быстро пролистал ее и потом прижал к груди.
– Ты не представляешь, как бы я хотел сейчас уметь читать по-русски, – сказал он.
– Я уверен, что это бестселлер.
– Я тоже в этом уверен. Я уже договорился о том, что рукопись посмотрит один из лучших переводчиков, как только я вернусь в Милан. Он обещал высказать мне свое честное мнение.
– Я тебе кое-чего не сказал.
Фельтринелли ждал, пока Серджио продолжит.
– Пастернак считает, что в СССР не разрешат публикацию романа. Я не писал об этом в телеграмме, но он также думает, что… как бы это сказать… что роман не соответствует линии партии.
Фельтринелли отмахнулся рукой от этих возражений.
– Я слышал то же самое. Давай не будем сейчас об этом думать. Когда в СССР узнают, что книга у меня, русские коммунисты вполне могут изменить свое мнение.
– И вот еще что. Он сказал, что, отдавая мне рукопись, подписывает свой смертный приговор. Я надеюсь, что он шутил.
Фельтринелли взял книгу под мышку и никак не отреагировал на эти слова.
– Я здесь на два дня. Мы должны отметить.
– Конечно! Что ты хочешь делать?
– Хочу выпить хорошего немецкого пива, хочу танцевать и найти девок. Потом хочу купить бинокль. Я слышал, что в магазине на Kurfürstendamm продают лучшие в мире бинокли, – он снял очки и показал на свой нос. – Они замеряют переносицу и расстояние между зрачками, после чего подгоняют окуляры так, чтобы они идеально прилегали к глазам. Мне подойдет такой бинокль для моей яхты.
– Конечно, – ответил Серджио. – Я так понимаю, что моя работа закончена?
– Да, мой друг. А моя только начинается.
Глава 11. Муза. Перевоспитанная и реабилитированная женщина. Посланница
После безрезультатно проведенных в Москве четырех дней я возвращалась в Переделкино. Я встречалась с издателями и пыталась убедить их напечатать роман «Доктор Живаго». Из окна останавливающейся электрички я увидела одиноко сидящего на скамейке Борю. Был конец мая, и солнце начинало клониться за кроны деревьев. Даже глядя сквозь грязное стекло вагона, в золотом солнечном свете его волосы казались русыми, а глаза блестели. У меня в груди кольнуло. Издалека он казался совсем молодым, даже моложе меня. Мы были вместе уже почти десять лет, но каждый раз, когда я его видела, у меня сжималось сердце. Двери вагона открылись, и он встал.
– На этой неделе, – сказал он, беря мою сумку и вешая ее на плечо, – со мной произошло странное событие. У меня были неожиданные гости.
– Что это были за гости?
Боря показал на идущую вдоль железнодорожных путей тропинку, по которой мы шли, когда нам надо было серьезно поговорить. Он протянул руку и помог мне перейти через рельсы. Мимо нас по направлению к Москве пронесся поезд, обдав нас потоком теплого воздуха.
Борис шел быстрее, чем обычно, отчего я поняла, что он находится в состоянии душевного возбуждения и одновременно волнуется по поводу того, что ему предстоит мне сказать.
– Так кто к тебе приходил? – снова спросила я.
– Русский и итальянец, – быстро ответил он, – молодой итальянец, очень милый. Высокий, с темными волосами, очень красивый. Тебе бы, Оля, он очень понравился. И имя у него такое прекрасное. Серджио Д’Анджело. Он сказал, что в Италии это очень распространенная фамилия, а я ее даже никогда и не слышал. Д’Анджело. Означает «ангельский».
– И зачем они к тебе приходили?
– Очень милый итальянец. Как зовут русского, я не помню, он по большей части молчал.
Я взяла Борю за руку, чтобы замедлить его шаг и заставить рассказать, что же произошло во время встречи с этими людьми.
– Мы чудесно пообщались. Я рассказал им о том, как в молодости учился в Марбурге, о том, как мне понравились Флоренция и Венеция. Я сказал, что хотел доехать до Рима, но…
– А зачем приезжал этот итальянец?
– Он хотел получить роман «Доктор Живаго».
– А зачем он ему нужен?
После этого Боря рассказал мне о том, что Д’Анджело представлял итальянского издателя Фельтринелли.
– И что ты ему ответил?
Мы замолчали, потому что рядом с нами прошла молодая женщина с тарахтящей тележкой, на которой стояли канистры с бензином. Только после того, как она прошла, мы продолжили разговор.
– Я сказал, что здесь роман никогда не напечатают. Он не соответствует линии партии. А он настаивал, что роман все-таки будет напечатан.
– С чего это он это взял, если даже не читал романа?
– Вот именно поэтому я и дал ему рукопись. Чтобы он прочитал и составил свое мнение.
– Ты дал ему рукопись?!
– Да, – казалось, что он сразу начал выглядеть на столько лет, сколько ему было на самом деле. Он понимал, что сделал что-то не только необратимое, но и опасное.
