– Красота неизбежно исчезает, – сказала мать.
Неужели у меня нет ничего, что могло бы мне помочь в жизни, когда моя красота исчезнет? Сколько времени у меня осталось до тех пор, пока жизнь не заставит меня всерьез об этом задуматься?
В отличие от Фельтринелли, мои амбиции не объяснялись стремлением быть или стать богатой.
Мои амбиции основывались на ложном представлении о том, что я – человек совершенно уникальный и исключительный, на вере в то, что весь мир мне что-то должен, уже хотя бы потому, что я выросла в бедной семье. Быть может, все мы так думаем, но большинство избавляется от этого заблуждения еще в подростковом возрасте, но я так и не смогла. Вера в то, что я – особенная, создавала, по крайней мере на некоторое время, ощущение того, что я могу все. Проблема такого психологического настроя заключается в том, что он требует постоянного подтверждения и положительной оценки со стороны окружающих, а если эти факторы отсутствуют, то самоуверенность исчезает, как будто ее и не было.
И когда теряешь уверенность в себе, то начинаешь собирать плоды, висящие на самых низких ветках, лишь бы снова почувствовать себя сильной и желанной.
Но уверенность в себе, которую способны обеспечить такие «пирровы победы», подобна алкогольному опьянению – вроде бы энергии достаточно для того, чтобы продолжать танцевать, но весь следующий день можно вычеркнуть из календаря по причине сильного похмелья.
У лимонного мороженого был вкус лета, и я сказала себе, что надо перестать заниматься самобичеванием. Я передумала возвращаться в отель и решила сходить на площадь Ла Скала, чтобы посмотреть на памятник Леонардо да Винчи.
Площадь была ярко освещена. Несколько рабочих развешивали белые новогодние гирлянды на стоящих вокруг памятника деревьях. Мужчина в коричневом комбинезоне поддерживал одной рукой лестницу, а в другой держал зажжённую сигарету. Стоявший на лестнице мужчина пытался распутать узел на гирлянде. Еще один стоявший на земле рабочий пытался подсказать, как лучше распутать злополучный узел.
На бетонной скамейке у памятника сидела пара средних лет. Лица мужчины и женщины были напряженными, так что со стороны было сложно сказать, как складываются их отношения, – поцелуются они через секунду или же начнут ругаться.
Я подумала об Ирине и о том, что нам с ней не суждено жить так, как живет эта пара, которая спокойно может на людях целоваться или ругаться. Это осознание пришло ко мне как весть о чьей-то скоропостижной смерти, и я поняла, что мне надо прекратить с ней все отношения и начинать скорбеть о том, что могло бы между нами быть, но так никогда и не случилось.
Я вышла к проезжей части и поймала такси.
– Signora, si sente bene? – спросил меня водитель, когда мы подъехали к отелю. Я заснула, и его голос разбудил меня. Он задал вопрос настолько нежным тоном, что я чуть было ни прослезилась. Вид у водителя был крайне участливым и озабоченным. Он протянул мне руку, чтобы помочь выйти из машины.
– Starai bene, – произнес он, – starai bene.
Я на мгновение подумала о том, не пригласить ли этого слишком рано лысеющего молодого человека, от которого пахло ментолом жвачки, к себе в номер. У меня не было никакого желания с ним спать, но я была готова это сделать, если он будет повторять, что у меня все будет хорошо («Starai bene») до тех пор, пока я не засну. Но я его не позвала, а поднялась в свой номер и, не снимая помятого платья, упала на застеленную покрывалом кровать.
На следующее утро после двух таблеток Alka-Seltzer и заказа завтрака в номер я вынула книгу «Доктор Живаго» из сейфа. Перед тем как положить роман в чемодан, я открыла и полистала книгу. Неожиданно из нее выпала визитная карточка, на которой не было имени, а только название химчистки и адрес: «Sara’s dry cleaners, 2010 Р-стрит, Вашингтон, округ Колумбия». Я знала тот дом из желтого кирпича с вывеской с ярко-синим рукописным шрифтом на белом фоне. Это здание находилось недалеко от дома Даллеса. Я согнула визитку пополам и положила в свой серебряный портсигар.
Глава 14. Преданный компании сотрудник
Мне надо был слетать по работе в Лондон и переговорить с одним человеком по поводу книги. Мой рейс вылетал в одиннадцать утра. Я попросил стюардессу повесить мой пиджак и принести виски. Со льдом, так как дело было все-таки до обеда. Стюардессе Кит шла пилотка и сине-белая форма с белыми перчатками авиакомпании Pan Am. Она была вполне симпатичной и могла бы занять второе или третье место в конкурсе красоты где-нибудь на Среднем Западе.
– Пожалуйста, мистер Фредерикс, – сказала она, передавая мне виски, и подмигнула.
Я называл себя разными именами, которые придумывал сам или которые мне давали другие. Родители назвали меня – Теодор Хелмс III. В начальной школе все звали меня Тедди, в старших классах – Тед, но в колледже я снова вернулся к имени Тедди.
Для Кит и всех остальных, кто в ближайшие два дня спросит, как меня зовут, я – Харрисон Фредерикс. Для своих друзей – Гарри. Мне двадцать семь лет, и я родился в Вэлли-Стрим, штат Нью-Йорк. Харрисон Эдвин Фредерикс работает аналитиком в Grumman Aerospace Corp. и (представьте себе) ужасно не любит летать. Если вы каким-то непонятным мне образом проверите содержимое его карманов, то обнаружите в них счет с бензоколонки Texaco, расположенный в семи километрах от его дома, открытую упаковку Juicy Fruit и платок с вышитой на нем монограммой его ФИО – HEF.
Я положил свой атташе-кейс на пустое соседнее кресло. Он был изготовлен на заказ во Флоренции, обтянут кожей каштанового цвета и закрывался на один медный замок. Отец подарил мне его, когда я окончил Джорджтаунский университет, спустя ровно двадцать два года с тех пор, как его окончил отец. Он передал мне атташе-кейс после тихого ужина вместе с матерью в клубе, членом которого являлся, и сказал, что хотел бы, чтобы я в будущем ходил с ним в Сенат, Верховный суд или адвокатскую контору, название которой совпадало бы с фамилией, которую носила наша семья. Тогда отец еще не знал, что на втором курсе я поменял специализацию. Я перестал изучать право и начал учиться на кафедре славянских языков.
Летом после первого курса я совершенно четко осознал, что не хочу работать в адвокатской фирме отца. Проблема заключалась в том, что я не знал, чем хочу заниматься. Я чувствовал себя совершенно потерянным. После трагической гибели брата я впал в глубокую депрессию. Я чувствовал себя так, будто надо мной нависла туча, словно человек, вышедший на пляж загорать и попавший в тень от облака. Я перестал выходить из дома и потерял аппетит. Я весил, как в выпускном классе школы, и цвет моего лица стал таким же серым, как тротуар. Выйти из этого пике мне помогли не родители или доктор, которому они убеждали меня рассказать о своих проблемах. Тогда мне помог роман «Братья Карамазовы», а потом «Преступление и наказание», «Идиот», а после этого и все остальные произведения, которые вышли из-под пера этого писателя. Мне казалось, что Достоевский бросил мне, стоящему в тумане, веревку и начал тянуть. Я прочитал его мысль о том, что русские, с одной стороны, не верят в апокалипсис, а с другой – не являются нигилистами, и подумал: «Да! Вот оно!» После этого я пришел к убеждению (как убеждаться могут лишь молодые люди), что в глубине души являюсь русским.
