Я начал изучать творчество великих русских писателей.
После Достоевского прочитал Толстого, Гоголя, Пушкина и Чехова. Закончив чтение признанных писателей, я обратился к изучению тех, чье творчество не одобряли официальные власти: Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Михаила Булгакова. С началом учебного года я вернулся в вуз, ощущая, что туман, хотя не окончательно, но все же постепенно рассеивается.
И вот спустя шесть лет в моем атташе-кейсе лежали вовсе не рабочие записки и правовые документы, а главный источник моего беспокойства – мой собственный незаконченный роман.
Я сделал глоток виски и протянул руку к атташе-кейсу, но достал из него не черновой вариант своего романа, а книгу Джека Керуака «В дороге». Говорили, что этот роман Керуак написал за три недели на едином «свитке» бумаги под воздействием бензедрина
[16]. Возможно, мне стоило перенять его опыт и начать писать под воздействием и на свитке. Я открыл роман, прочитал несколько первых предложений и закрыл. Выпил виски и заснул.
Когда я проснулся, мы были уже далеко над Атлантикой, и я решил взглянуть на рабочий вариант моего романа. Вчера ночью после ужина с Ириной я начал дорабатывать сюжетную линию, расклеив на стене спальни карточки с именами героев и основными событиями, чтобы понять, как лучше всего они могут взаимодействовать. Мне казалось, что я на правильном пути и становлюсь настоящим писателем. А может, и не становлюсь.
Я никому не рассказывал о том, что пишу роман, а также о том, что мечтаю стать писателем. Не говорил об этом ни родителям, ни Ирине, ни даже Генри Ренне, который был моим лучшим другом после Гротона. Некоторые считали Генри карьеристом, а некоторые – полным козлом. Возможно, они были совершенно правы. Но этот человек мне очень помог после гибели моего брата. Месяцы после смерти Джулиана тянулись, словно бесконечно однообразный русский ландшафт. В то время Генри часто бывал у меня, мы пили виски и говорили до утра.
Изначально я хотел, чтобы мой роман напечатали в течение года после окончания колледжа.
Я хотел всех удивить и чувствовал, что родители недовольны тем, что я не занимался семейным бизнесом, хотя открыто они мне об этом не говорили. Если бы мой роман напечатали, родители смогли бы хвастаться моими достижениями перед друзьями в клубе и считать, что я добился в жизни успеха.
Но я так и не дописал свой роман. После окончания университета я начинал десяток романов, но ни один из них не дописал больше чем до двадцатой страницы. Тем не менее мне удалось сделать карьеру на своей любви к литературе, а также знании русского языка. А также благодаря моим связям. В Агентство меня завербовал профессор Джорджтаунского университета Хампфриз, который раньше работал в Управлении стратегических служб и близко дружил с Уиснером. После войны Хампфриз вернулся в университет, где он был профессором на кафедре славистики, и начал вербовать студентов для работы в Агентстве. Я был далеко не первым и не последним человеком, которого он завербовал. Руководство называло нас «мальчиками Хампфриз», отчего можно было бы подумать, что мы – просто капелла мальчиков, а не шпионы.
Агентству требовались новые кадры из среды интеллектуалов, то есть людей, которые считали, что войну идеологий можно выиграть, постепенно изменяя миропонимание людей. Интеллектуалы понимали, что миропонимание людей можно изменить при помощи книг. Я тоже так считал. Моя работа заключалась в том, чтобы находить нужные книги и заниматься их подпольным распространением. Я должен был находить художественные произведения, в которых критически изображали советский строй, по сравнению с которым Соединенные Штаты выглядели оплотом демократии и прав человека. Я хотел, чтобы советские люди задумались о том, что живут в условиях политической системы, которая с легкостью могла уничтожить и уничтожала любого писателя, интеллектуала и даже метеоролога, который не был согласен с существующим устройством. Конечно, Сталин был мертв и лежал в мавзолее под стеклянным саркофагом, но память о чистках все еще была жива.
Я мыслил как издатель или редактор, находящийся в постоянном поиске нового бестселлера, который люди хотят заполучить как можно быстрее. Единственное, что отличало меня от издателей и редакторов, это то, что я не хотел оставлять на этих произведениях отпечатков своих пальцев.
Моя поездка в Лондон имела отношение именно к одному из таких литературных произведений.
Агентство уже давно хотело получить текст романа «Доктор Живаго».
После того, как наши люди получили итальянский перевод и ознакомились с ним, мы пришли к выводу, что это именно та книга, которая нам нужна. Нам было необходимо получить русский текст, чтобы не переводить с итальянского, что «может уменьшить художественную ценность произведения». Я и сам до конца не понимал, зачем нам нужен русский оригинал, – для того, чтобы добиться максимального пропагандистского воздействия на русского читателя или из-за желания сохранить нюансы авторского оригинального текста, которые могут исчезнуть в обратном переводе.
Я должен был убедить наших британских коллег передать (или одолжить) нам фотокопию русского оригинального текста. Предварительная договоренность об этом уже была достигнута, но англичане не торопились передавать нам текст, по всей видимости, раздумывая о том, как еще его можно использовать и какую выгоду от него получить. Вот я и вылетел в Лондон для того, чтобы ускорить этот процесс.
Я с радостью взялся за это задание. Мне надо было выбраться из города, чтобы собраться с мыслями.
Ирина вела себя отстраненно, хотя до этого мне казалось, что наши отношения неизбежно ведут к свадьбе. Я даже попросил мать дать мне бабушкино кольцо и надеялся, что сделаю Ирине предложение во время рождественских каникул. Но потом Ирина несколько раз отменяла запланированные свидания, и у меня постепенно появилось ощущение того, что в наших отношениях что-то пошло не так. Когда я спросил об этом Ирину, то не получил никакого удовлетворительного ответа. Все девушки, которых я приглашал на свидания до нее, только и мечтали о том, чтобы заполучить кольцо моей бабушки. Ирина же хотела того же, чего и я, – сделать карьеру в Агентстве, – и стремилась добиться уважения за хорошо выполненную работу. Она была мне не просто ровней, но и человеком, который стимулирует меня к тому, что бы добиться чего-то большего. Я знал, что если бы женился на любой из особ, с которыми общался во времена колледжа, то сошел бы с ума от скуки еще до рождения первого ребенка. Мне совершенно не хотелось превращаться в типичного сотрудника Агентства, у которого кроме жены была одна, а то и две любовницы.
И она была русской! Мне это очень импонировало, хотя Ирина утверждала, что является в большей степени американкой, чем я. Мне нравилось есть домашние пельмени в их странной полуподвальной квартире. Ирина настояла на том, чтобы я называл ее мать «мамой» с первого дня нашего знакомства. Ее мама часто смеялась над моим акцентом, когда я говорил по-русски.
