Когда я вышла из ванной, Ирина стояла на кухне около открытого холодильника. Она вынула упаковку яиц и спросила, как обычно я готовлю их на завтрак.
– Не знаю. А как любит Тедди?
Она молчала. Когда я повторила свой вопрос, Ирина взяла меня за руку и сказала, что мы что-нибудь придумаем. Потом она сказала, что любит меня, но вместо того чтобы ответить, что я тоже ее люблю, я вырвала свою руку, сказала ей, что не голодна и ей пора идти. И Ирина ушла.
В последний день года шел дождь. Стоя на кухне, я развернула завернутые в фольгу остатки бифштекса из вырезки и разогрела. Потом открыла окно и с идущей вдоль внешней стены здания пожарной лестницы достала бутылку Dom Pérignon 1949 г., которую подарил мне Фрэнк за более или менее хорошо выполненное задание в Милане.
Я поела, стоя спиной к открытой духовке для того, чтобы согреться. Шампанское действительно было вкусным, как Фрэнк и обещал.
В тот день утром я смотрела фильм «Мост через реку Квай», но почувствовала, что мне сложно сконцентрироваться на действии картины, и ушла еще до того, как она закончилась. Небо уже потемнело, и начался дождь. К тому времени, когда я добралась до дома, белое Рождество превратилось в коричневую жижу. Снеговик, которого ребята слепили в парке на другой стороне улицы, обледенел, воткнутая вместо носа морковка исчезла и была заменена сигаретой. Шарф, повязанный вокруг снеговика ранее исчез.
Дома меня ждали неприятности: в квартире было так холодно, что был отчетливо виден пар от дыхания. Батарея было холодной, как лед. Я проклинала своего домовладельца, который владел половиной домов в этом квартале, но был слишком скуп, чтобы нанять управляющего.
Я набрала ванну теплой воды и медленно, чтобы не замочить волосы, залезла в нее. Когда вода стала прохладной, я снова включила кран пальцами ног. Я два раза подливала горячую воду и лишь только потом вылезла из ванной. В комнате было холодно, и я надела большой махровый халат. У меня не было никакого желания выходить, и я бы с удовольствием заснула в кровати, слушая, как ансамбль Гая Ломбардо «зажжет» сразу после того, как часы пробьют полночь и наступит 1958 год. Но вечер я должна была провести не дома. У меня оставался час до того, как за мной заедет машина и отвезет на вечеринку. Мне пришлось одеться, накраситься и что-то съесть перед выходом. Мне надо было ехать на работу.
Когда я отчитывалась перед Фрэнком по результатам поездки в Милан, у меня возникло ощущение, что он слушал меня вполуха, словно уже знал все детали. Вполне возможно, что так и было. Он ничего не сказал по поводу того, что мне не удалось познакомиться с издателем поближе.
Тогда я подумала, что Фрэнк, видимо, начал думать, что я уже не та, какой была раньше, и мне пора на заслуженный отдых. Но перед тем как мы расстались, он сказал, что есть еще одна услуга, которую я могу ему оказать.
– Я хотел бы попросить тебя еще об одном одолжении.
– Все, что угодно.
Когда за мной заехал черный автомобиль, дождь был уже не таким сильным. Я надела белое пальто из плотного мохера. Шубу я перестала носить с тех пор, как Ирина сказала, что вид меха ее угнетает. «Бедные зайчики», – произнесла она тогда, проводя ладонью по моему рукаву.
Водитель одной рукой снял форменную кепку с кожаным козырьком, а другой открыл мне дверь.
– У такой девушки, как ты, нет пары на празднование Нового года? – спросил он.
Я молча села на заднее сиденье.
Мы ехали по центру, и серп серебряной луны мелькал между зданиями. Я подумала о том, видит ли сейчас Ирина эту луну. Последнюю ночь этого уходящего года она проводила с Тедди в загородном доме его родителей в Грин Маунтинс. И она даже не умела кататься на горных лыжах. Я надеялась, что в Вермонте тоже холодно и идет дождь.
Новогоднюю вечеринку устраивали в Colony, считавшемся одним из лучших французских ресторанов города, что на самом деле является весьма сомнительным комплиментом. Устраивал вечеринку какой-то дипломат из Панамы, и по сути это было офисное мероприятие, но вне стен офиса. Тут собрались люди внутреннего круга: Фрэнк, Мори, Мейер, братья Даллес, Грэхамы, один из братьев Алсоп и остальные важные персоны Джорджтауна. Но я приехала не для того, чтобы с ними болтать. Я приехала работать.
Барельефные статуи мифологических фигур, выстроившиеся вдоль стены столовой, были украшены праздничными шляпами, а фойе – серебряными лентами и золотой мишурой. В углу зала в огромной сетке находились надутые гелием шары, которые должны были выпустить над танцполом сразу после того, как пробьет полночь. Над главным баром был натянут плакат с надписью: «Эй, эй, в 58-й скорей!» На сцене перед огромным муляжом циферблата часов с гигантскими стрелками играл небольшой оркестр во главе с одетой в сатиновое платье певицей. Я сдала пальто гардеробщице, и одетая в костюм кордебалета из Радио-сити-мьюзик-холла девушка предложила мне выбрать с серебряного подноса шапку, свисток или «тещин язык». Шапки я проигнорировала, но один рожок все-таки взяла.
– Ну, что, готова к встрече Нового года? – спросил стоявший у меня за спиной Андерсон. На его голове было две конусообразные шапки, словно два рога. Резинки впивались в его двойной подбородок. Он уже был без пиджака, и спина его белой рубашки была мокрой.
– А ты готов показать нам младенца Нового года? – спросила я, напомнив ему, как однажды в Канди он «зажигал» в набедренной повязке из простыни, с гигантской соской во рту и бутылкой виски в руках.
– Праздник еще только начинается!
– К слову о готовности к празднику, – сказала я, – а где здесь выдают напитки?
В теле разлилось приятное тепло от трех выпитых дома бокалов Dom Pérignon, и мне не хотелось упускать это состояние, в котором мне было легче не думать об Ирине.
Андерсон протянул мне свой уже наполовину пустой бокал с пуншем.
– Все ради наших дам.
Я осушила бокал, приставила рожок к губам, громко подула прямо ему в лицо и жестом подозвала официанта с подносом с напитками. Андерсон спросил, не хочу ли я танцевать, на что я ответила, что чуть позже. На противоположной стороне танцпола я уже заметила человека, с которым Фрэнк просил меня познакомиться поближе.
Я проводила глазами Андерсона, который вернулся к столу, где люди приветствовали его возвращение громкими криками, и сосредоточила свое внимание на объекте наблюдения. Генри Ренне стоял на сцене и смотрел, как «косившая» под Эрту Китт певица исполняла песню Santa Baby. Я обошла стол Андерсона, обогнула танцпол и встала с другой стороны сцены напротив Генри. Певица закончила песню, повернулась и передвинула стрелки часов на половину одиннадцатого. В толпе раздались аплодисменты, Генри ухмыльнулся, но поднял бокал за последние полтора часа 1957 года. Потом он посмотрел на меня.
Вот что я о нем знала. Генри окончил Йельский университет. Вырос на Лонг-Айленде, хотя всем, кто его спрашивал, он говорил, что «в городе». В отделе СР Агентства он работал всего пять лет и три месяца, за которые умудрился сделать подозрительно умопомрачительную карьеру. Жил один в небольшой квартире в районе Арлингтон на другой стороне Потомака. Квартиру оплачивали родители Генри. Он прекрасно говорил по-русски, по-немецки и по-французски. Год после окончания университета Генри был «бэкпэкером» в Европе, то есть жил в разных пятизвездочных отелях на деньги своих родителей до того, как начал работать в Агентстве. Он был рыжим, с веснушками и толстой шеей, но пользовался большой популярностью у женщин, что было неудивительно с его внешними данными. Он встречался с двумя машинистками, каждая из которых не была в курсе того, что он встречался с ее коллегой. Он был лучшим другом Тедди Хелмса, по совершенно непонятным для Ирины причинам. Но я-то понимала почему. Выпускники престижных вузов всегда держатся друг за друга.
