Я переговорила с Андерсоном, но об этом разговоре не сказала ни Тедди, ни маме. Я спросила его, возможно ли уехать в длительную командировку за границу.
– Ты же вроде замуж выходишь? – он посмотрел на мое помолвочное кольцо.
– Вот вопрос чисто гипотетический.
– Гипотетически это не моего ума дело. Но я уверен, что мы можем найти тебе местечко.
– Пусть этот разговор останется между нами, хорошо?
Он сделал вид, что зашивает себе губы.
В тот вечер, выйдя на освещенную вечерним солнцем Е-стрит, я думала о том, что через год в это время могу идти по улице Буэнос-Айреса, Амстердама или Каира. Я радовалась мысли о том, что могу стряхнуть с себя прошлое, перестать быть той, кем сейчас являлась, и, возможно, стать совершенно другой. От этих мыслей мне стало приятно, и я впервые за долгое время улыбнулась.
Когда я вернулась домой, то не почувствовала в воздухе запах жареного бекона. Мама сидела у швейной машинки, но не шила. Перед ней стояла чашка чая, почерневшего от того, что она не вынула из нее пакетик.
– Что-то не так, мам?
– Не могу смотать бобину.
– И это все?
– Я уже несколько часов не могу это сделать.
– Снова сломалась?
– Не она. Мои глаза сломались.
– Что ты имеешь в виду?
– Левым глазом ничего не вижу.
Я подошла к ней и внимательно осмотрела ее левый глаз, внешне не найдя никаких изменений.
– А когда ты это почувствовала?
– Когда проснулась утром.
– А почему ты мне ничего не сказала?
– Я думала, что все само пройдет.
– Завтра же пойдем к врачу, – я взяла ее руку и почувствовала, как она дрожит. – Я уверена, что ничего серьезного, – сказала я, пытаясь убедить себя в этом.
На следующий день я отвела маму к глазному врачу. Она жаловалась на то, что врач отнесется к ней предвзято, потому что он не русский.
– Как он может отнестись к тебе предвзято? – спросила я. – Доктор Мерфи – ирландец.
– Вот увидишь.
Медсестра назвала ее фамилию, и я встала, чтобы войти с мамой в кабинет и быть с ней на случай, если ей нужно будет что-нибудь перевести. Но мама сказала, чтобы я никуда не ходила, потому что она сама поговорит с доктором. Я снова села и целый час, пока мама была в кабинете, листала журнал Time.
Мама вышла из кабинета, потирая место на руке, из которого доктор брал у нее кровь. Когда я спросила, что сказал врач, она ответила, что он ничего не понимает.
– Я же тебе говорила.
Он предвзято относится к русским.
– Но что он сказал?
– У меня взяли анализ крови и сделали рентген. Он сказал, что позвонит, когда сам будет знать.
– Что знать?
– Не знаю.
Через два дня позвонил доктор Мерфи. Он сказал маме то, о чем догадывался, когда в первый раз посветил ей в глаза. В глазу была «масса», как он выразился, когда я сама позвонила ему, чтобы все уточнить. Он сказал, что надо сделать некоторые анализы, а потом обсудить «варианты лечения».
– Вариант лечения? – переспросила мама после того, как я повесила трубку. – Какого лечения?
– Лечения для того, чтобы выздороветь, мам.
– Мне не нужны никакие варианты лечения. Мне надо вернуться к работе.
Мама вела себя так, будто ничего не произошло. Когда я сказала ей, что надо назначить время для сдачи анализов, мама ответила, что все будет хорошо и мне не о чем волноваться.
В течение следующих нескольких недель к процессу подключился Тедди. Он подошел к этому вопросу как к рабочему проекту – методично, последовательно и спокойно. Он назначил маме консультации у лучших специалистов в Вашингтоне, потом Балтиморе, а потом и в Нью-Йорке.
После посещения большого количества докторов, а также китайского специалиста народной медицины, который посмотрел на мамин язык и поставил ей такой же диагноз, что и все остальные, мама заявила, что не хочет лечиться.
– Чему быть, того не миновать, – сказала она мне однажды вечером, когда я подала ей на тарелке кусочек запеканки с тунцом, которую принес нам кто-то из соседей.
Я положила ей большой кусок, хотя знала, что у нее нет аппетита и она съест совсем немного.
– Это ты о чем: «чему быть, того не миновать»? – переспросила я.
– К тому, что я больше не жилец на этом свете.
– Не жилец?
– Нет, не жилец.
Я поставила на стол блюдо из термостойкого стекла, в котором была запеканка, с такой силой, что стекло треснуло.
Мама протянула ко мне руку, но я не взяла ее и выбежала из дома.
Когда я вернулась в тот вечер домой, Тедди уже ушел, а мама сидела за кухонным столом. Я ушла в спальню, не сказав ей ни слова. Я была зла на нее, на себя и на весь мир.
Оглядываясь назад, я очень сожалею о том, что тогда не взяла ее руку и не попросила у нее прощения.
Я считала, что у меня еще есть время и я все успею. Успею загладить свою вину, успею сказать, что поддерживаю любые ее решения, успею сказать, как люблю ее, и обнять, чего не делала с самого детства. Но времени никогда не хватает.
В церкви Иоанна Крестителя собрались друзья и знакомые мамы, о существовании которых я даже не подозревала. Эти люди выражали мне соболезнования и рассказывали о маме то, что я хотела бы знать, пока она была еще жива.
Мы рассказываем о себе окружающим, даже самым близким, только то, что мы хотим, чтобы о нас знали. У каждого из нас есть свои секреты. Мамин секрет заключался в том, что она была очень щедра. Я узнала, что она практически бесплатно шила и чинила одежду для жителей нашего района. Она перешила костюм ветерану войны для того, чтобы он мог прилично одеться на собеседование о приеме на работу кассиром в аптеке Peoples Drug, починила свадебное платье женщине, которая могла купить только порванное, с пятном от вина платье в магазине Армии Спасения, зашила комбинезон рабочему с завода бутилированных напитков и штопала носки престарелой вдовы, которая скучала по человеческому общению.
Я узнала кое-что о желтом платье на выпускной бал, которое мама шила в прошлом году. Оказывается, это платье было подарком. Дочка миссис Халперн пришла в нем на мамины похороны, и я поразилась тому, насколько красивым было то платье, а также тому, каким добрым было сердце моей мамы.
Маму положили в гроб в черном платье с рукавами, вышитыми цветами из бисера. Это платье было еще одним маминым секретом. Я не знаю, как долго она его шила. Но я знала, что мама хотела, чтобы ее похоронили именно в этом платье, потому что в то утро, когда она не проснулась, в ее спальне на спинке кресла-качалки я нашла его сложенным и отглаженным.
