Потом я заметила какое-то движение.
Дети отскочили от окна, но я продолжала внимательно вглядываться в темноту, пытаясь понять, что это было.
– Мама! – закричал Митя.
– Идите сюда, – позвала я детей, – посмотрите.
Из-за моего плеча дети посмотрели в окно. На улице, на поленнице дров стояли две лисы. Я встретилась взглядом с одной из них, после чего животные убежали в лес.
Мы смеялись до слез, до тех пор, пока не начали болеть животы. Смеялись, пока вся эта ситуация не перестала казаться смешной.
– Ты уверена, что на улице больше ничего нет? – спросил Митя.
– Уверена, – ответила я и задернула занавески. Я поцеловала детей в щеки, как делала тогда, когда они были маленькими. – А теперь – спать.
Дети ушли в спальню и захлопнули за собой дверь. Я поняла, что не смогу заснуть, и поставила на плиту чайник. Я не хотела будить детей, поэтому не стала включать свет, а зажгла свечу и взяла в руки газету.
В газете я прочитала статью под заголовком «Двести оленей убиты ударом молнии на плато Путорана». Фотографии в этой статье не было, но я легко могла себе представить большое стадо покрытых бело-коричневым мехом животных, как они топали копытами, сбились в кучу и ломали покрытые пушком рога. Я поднесла газету поближе к свече, чтобы удостовериться, что не ошиблась в числе погибших оленей. Никакой ошибки не было. Погибло двести голов. С неба ударила молния и…
Чайник начал громко свистеть, я сняла его с плиты и начала читать статью. Так много животных погибло потому, что они сбились в кучу. На место происшествия вышел оленевод из Норильска. Он говорил, что олени были разбросаны по снежному склону, словно кости для игры в нарды. Какое неожиданное сравнение. Этот оленевод в душе явно был поэтом.
Интересно, сколько лет потребуется, что бы их туши разложились, а кости выцвели от солнца и дождя? Почему олени не разбежались в разные стороны и не ушли в низину, а сбились в кучу на пригорке? Или, возможно, олени вели себя как обычно? Ведь иногда сложно предположить заранее, когда разверзнется небо и ударят молнии.
А что бы я сделала, если бы перед входной дверью стояли те самые мужчины?
Забаррикадировалась? Или открыла дверь и сдалась? Стала бы я громко звать Борю, зная, что он не может меня услышать?
– А у нас есть чего-нибудь поесть? – раздался из-за спины Митин голос.
– Я тебя разбудила?
– Не могу заснуть, – он подошел к шкафу. Казалось, что на протяжении прошлого года Митя беспрерывно ел. За полгода он вырос почти на пять сантиметров. Раньше для того, чтобы достать до верхней полки шкафа, он становился на стул, а сейчас на этом стуле стоял горшок с цветком. Митя достал с полки пакет пересохших сушек, и я налила ему чашку чая. Он макнул сушку в чай и быстро съел.
– Ты действительно видел их около школы? – спросила я его.
– Мне кажется, что нам надо достать пистолет, – ответил он.
– Пистолет нам точно не поможет.
– Тогда два пистолета, – заметила Ира, входя на кухню и присаживаясь за стол. Она сделала глоток из Митиной чашки.
– Два пистолета. Десять пистолетов. Это нам не поможет.
– Я научусь стрелять, – произнес Митя, выставив указательный палец как дуло пистолета и направляя его на свою сестру.
Я положила ладонь на его руку.
– Не надо этого делать.
– А почему нет? Кто нас защитит? Надо что-то делать. Я – единственный мужчина в семье.
Ира рассмеялась. Я почувствовала гордость за сына. Он – молодец.
– Митя, а ты хочешь в лагерь? – спросила я, чтобы сменить тему разговора. На следующей неделе он должен был ехать в пионерский лагерь. Митя ездил в пионерлагерь последние четыре лета. В тот год, когда я вернулась из Потьмы, он не хотел ехать в лагерь, потому что боялся того, что меня опять заберут, когда его не будет рядом. В то лето он плакал, когда я одевала его в белую рубашку и повязывала красный галстук. Вместе с остальными родителями я смотрела, как отъезжает автобус, и он мне даже не помахал. Но когда Митя вернулся домой, то рассказал много историй: о новых друзьях, о том, как они играли в «гуси-лебеди», поднимали красное знамя, утром и днем занимались гимнастикой и маршировали. Ему даже понравились маршевые песни. Потом в течение нескольких недель он распевал пионерские песни и повторял планы по урожаям кукурузы на эту пятилетку.
– Наверное, – он поднял голову.
– Ты что, в этом году уже не хочешь ехать?
– Мне надоели все эти песни, – сказал он. – Лучше бы ты записала меня в лагерь для юных техников. Я бы с большим удовольствием чего-нибудь конструировал, чем маршировал.
– Но я не знала, что ты…
– Но этот лагерь стоит дороже, – прервал он меня.
– Я уверена, что мы могли бы что-нибудь придумать.
Митя взял еще одну сушку.
– Но его бы ты не стала просить?
– Я бы точно что-нибудь придумала.
– Почему он на тебе не женится?
– Митя! – Ира шлепнула его по руке.
– Ты задавала точно такой же вопрос, – сказал Митя сестре, – только не маме. Знаешь, в школе всякое говорят.
– И что они говорят? – спросила я.
Митя не ответил.
– Я уже два раза была замужем и больше не хочу, – сказала я, хотя знала, что они видят меня насквозь.
– Но ты же его любишь, верно? – спросила Ира.
– Иногда одной любви недостаточно, – ответила я.
– А что еще нужно? – поинтересовалась Ира.
– Не знаю.
Митя и Ира обменялись понимающими взглядами, и мне стало грустно и тоскливо.
Вскоре в доме снова стало тихо. Я посмотрела на спящих детей, надела плащ и вышла из дома. Я не могла пойти к Боре: он спал. Я пошла вдоль зеленой ограды у главной дороги. Я вспоминала, что когда Митя был маленьким, то не хотел отпускать мою руку для того, чтобы сесть в автобус, на котором их должны были везти в пионерлагерь. Я думала о том, что он вырос, считает себя мужчиной в семье и хочет достать пистолет. Я думала об Ире и о том, как она выросла со времен моего ареста. Я думала о том, что, несмотря на свою молодость, мои дети уже узнали о том, что одной любви недостаточно. Впереди я увидела зажжённые фары двигающегося навстречу грузовика и подумала о том, что же может произойти, если я не отойду на обочину и не уступлю ему дорогу. Небо разверзнется и…
Запад. Июнь-сентябрь 1958
Глава 20. Машинистки
В Агентстве не сидели сложа руки. После того, как Ирина забрала в Бишоп-Гарден русский текст романа, Агентство не теряло ни секунды. Еще до того, как успел растаять снег, и до того, как зацвели вишни и влажность в Вашингтоне стала падать, в Нью-Йорке подготовили гранки для печати, потом отпечатали в Нидерландах, и отпечатанные книги перевезли на явочную квартиру в Гааге. В общей сложности отпечатали и вставили в твердую обложку, обтянутую синей льняной тканью, триста шестьдесят пять экземпляров романа. Все это успели сделать до закрытия Всемирной выставки в Брюсселе, на которой планировалось распространять роман среди советских граждан.
