Однажды, вернувшись из школы, Ира сообщила, что в Москве прошли демонстрации студентов. Боря сидел в своем красном кресле, а Ира расхаживала перед ним, даже не успев снять пальто и шапку из беличьего меха.
– Преподаватели сказали, что участие в демонстрациях является обязательным. Все за исключением Полины Николаевны, которой сегодня не было на занятиях, – Ира бросила взгляд на Бориса. – Она твоя большая поклонница.
Боря встал и подбросил полено в печь. Он встал лицом к огню, немного погрел ладони и закрыл дверцу печи.
– Администрация раздавала студентам плакаты, но мы с приятельницами спрятались в туалете и просидели там, пока все не закончилось, – она посмотрела ему в глаза в надежде увидеть в них одобрение, но он на нее не смотрел.
– А что было написано на плакатах? – поинтересовался он.
Ира сняла шапку.
– Я их вблизи не видела. Только издалека.
На следующий день в «Литературной газете» появилась фотография одной из таких «спонтанных демонстраций». На фото были изображены студенты с плакатами, на одном из которых был нарисован Борис, скрюченными пальцами тянущийся к мешку со знаком $. На другом плакате было написано: «Выдворите Иуду из СССР!» В тексте статьи были перечислены фамилии студентов, подписавших письмо, осуждающее роман «Доктор Живаго».
Ира пробежала глазами список.
– Половина студентов из этого списка ничего не подписывали. По крайней мере, они сказали, что ничего не подписывали.
В тот вечер за ужином Митя спросил, является ли Боря богаче самого алчного американца.
– Так выразилась учительница в школе. Так значит, мы тоже теперь богатые?
– Нет, дорогой, – ответила я.
Он покатал большим пальцем горошину по своей тарелке.
– А почему нет?
– А почему он должен платить нам больше?
– Он платит за аренду нашего дома. Он дает нам деньги. Если у него появится больше денег, то он и нам должен давать больше, – ответил Митя.
– С чего это ты все это взял?
Ира посмотрела на брата, и тот пожал плечами.
– Вообще-то мысль логичная, мам, – сказала она. – Может, тебе стоит его об этом попросить?
– Хватит, заканчиваем эту дискуссию, – ответила я, хотя меня саму посещали точно такие же мысли. – Доедайте.
Дождь лил уже пять дней, когда писатели собрались для обсуждения дела Пастернака. В зале были заняты все стулья, и люди стояли вдоль стен. Просили явиться и Борю, но я его отговорила. «Это будет равносильно смертной казни», – сказала я. Он согласился со мной и написал письмо, которое должны были зачитать собравшимся. В этом письме было следующее:
«Я еще и сейчас, после всего поднятого шума и статей, продолжаю думать, что можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго». Я только шире понимаю права и возможности советского писателя и этим представлением не унижаю его звания.
Дармоедом в литературе я себя не считаю. Кое-что я для нее, положа руку на сердце, сделал…
По поводу существа самой премии ничто не может меня заставить признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью…
Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю».
Писатели один за другим выходили на трибуну и критиковали роман «Доктор Живаго». Периодически прерываемое криками негодования, собрание писателей продолжалось несколько часов. Все выступавшие осудили роман и его автора.
В конце собрания писатели единогласно проголосовали за исключение Пастернака из членов Союза писателей.
На следующий день я собрала в своей московской квартире все книги, записи, письма и ранние наброски романа, и мы с Митей отвезли все в маленький дом, чтобы сжечь.
– Они больше не присвоят себе то, что принадлежит мне, – сказала я сыну, когда мы собирали хворост и дрова для костра. – Я лучше сама все сожгу.
– Почему ты так уверена в том, что все должно быть так, как ты говоришь? – спросил Митя.
– Нам нужно больше дров, – отвечала я, поднимая небольшой сук.
Боря пришел в то время, когда мы обкладывали кострище камнями, которые вынули из ручья.
– Значит, все было впустую? – спросил он вместо приветствия.
– Конечно, нет, – ответила я и высыпала ведро сухой листвы поверх сложенных дров. – Ты затронул сердца и умы тысяч людей, – продолжала я, поливая листья бензином из канистры.
Он обошел вокруг кострища.
– Зачем я же все это написал?
– Потому что ты должен был это сделать, помнишь? – произнес Митя. – Так ты нам говорил. Ты говорил, что написать роман тебя призвали свыше. Помнишь?
– Ерунда какая. Полнейшая чепуха.
– Но ты же говорил…
– Это не имеет значения.
– Когда ты передал роман итальянцу, то сказал, что хочешь, чтобы его прочитали. Ты добился своей цели.
– Единственное, чего я добился, так это того, что поставил вас в опасное положение.
– Ты же говорил, что Нобелевская премия является гарантией нашей безопасности. Или ты уже так не думаешь? Ты говорил, что весь мир на нас смотрит, помнишь?
– Я ошибался. Весь мир будет смотреть на мою казнь, – он провел ладонью по волосам. – И в чем меня обвиняют? В том, что я – самовлюбленный человек, который считает, даже нет, который верит в то, что является избранным. Избранным для того, чтобы выразить то, что происходит в человеческой душе, – Боря нервно расхаживал туда и обратно. – Небо падает, и я стремился писать, а не строить крышу, чтобы защитить себя и своих близких. Неужели я такой бесконечный эгоист? Я слишком много времени провел за рабочим столом. Неужели я потерял связь с реальностью? Да откуда я могу знать, что творится в головах и сердцах моих соотечественников? Как же я мог так ошибаться? Зачем все это продолжать?
– Продолжать нужно только потому, что нет смысла это заканчивать, – сказала я. Прежде чем я успела сказать хоть что-то, чтобы успокоить Бориса, он приступил к осуществлению своего плана.
– Я уже больше не могу. Я не хочу ждать, пока они за мной приедут. Не хочу дожидаться, когда подъедут их черные машины. Не хочу, чтобы они вытаскивали меня на улицу.
Не хочу, чтобы они сделали со мной то, что сделали с Осипом, Тицианом…
– И со мной, – добавила я.
– Да, любовь моя. Я этого больше не допущу. Мне кажется, что нам пора свести счеты с этой жизнью.
От неожиданности я сделала шаг назад.
– С тех пор как я прошлый раз лежал в больнице, у меня остались таблетки нембутала. Двадцать две штуки для каждого из нас.
Я не знала, верить ему или нет. Борис уже не в первый раз грозился покончить с собой. Однажды много лет назад, когда ему отказала его будущая жена, он выпил пузырек йода. Он признался мне, что сделал это для того, чтобы привлечь ее внимание, а не для того, чтобы умереть. Но сейчас его спокойствие и тон голоса свидетельствовали о том, что он мог говорить это совершенно серьезно.
