Я вспомнила о том, как Генри Ренне вывел меня в лобби ресторана и открыл дверь гардероба. Я вспомнила о том, как в тот вечер мимо меня, не произнося ни слова, прошел Андерсон, и как потом, сидя за своим большим рабочим столом, он заявил мне, что компания больше не нуждается в моем присутствии и Агентство не может рисковать, оставаясь моим работодателем. Я вспомнила о том, что в тот день в коридоре здания встретила Фрэнка, который не подал мне руки и не обратил на меня внимания.
Я подумала об Ирине, о дне, когда я увидела ее в первый раз, и о том дне, когда произошла наша последняя встреча.
Я хотела поговорить с ней в день похорон ее матери, хотела ее обнять и все ей рассказать. Но вместо того, чтобы поехать на кладбище, я поехала в Джорджтаун и в одиночестве посмотрела фильм «Тихий американец».
В кармане у меня была записка, которую я планировала незаметно передать ей после похорон. Написанные в ней слова наполовину стерлись из-за того, что, гуляя по парижским улицам, я постоянно теребила эту записку. Там была правда, которую я так никогда и не рассказала ей.
Но была и другая правда, в которой я не признавалась даже самой себе. Я села на самолет до Парижа, считая, что у меня больше нет никаких других вариантов действий. Но в первую проведенную в Париже ночь меня мучили мысли о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я осталась в Штатах. Я представляла себе дом в Новой Англии, в который мы могли бы переехать с Ириной. Это был бы белый дом с желтой дверью и большими окнами, из которых открывался бы вид на Атлантический океан. Я представляла себе, как мы с ней ездили бы по утрам в город пить кофе с донатами, и местные жители думали бы, что мы – подруги, просто снимающие вместе дом. Я представляла себе то, что могла бы сделать, и чувство потери любимого человека накрывало меня, словно свинцое одеяло.
Я подумала о лежавшем в моей сумочке романе. Интересно, как он заканчивается? Стали ли Лара и Юрий жить вместе или умерли в одиночестве и тоске?
Официант забрал наши тарелки и спросил, хотим ли мы что-нибудь еще.
– Шампанского? – спросил, глядя на меня, мой новый друг.
Я подняла бокал.
– Когда в Париже, веди себя как парижане.
Восток. Январь 1959
Глава 26. Муза. Перевоспитанная и реабилитированная женщина. Посланница. Мать. Посланница. Почтальон
Первые появившиеся в России экземпляры романа передавали из рук в руки в гостиных московской интеллигенции. После того как Боре присудили Нобелевскую премию и он от нее отказался, были сделаны копии этого романа. Потом стали снимать копии с копий. О романе шептались в вагонах ленинградского метро, передавали друг другу в лагерях, продавали на черном рынке. «Ты уже читал этот роман? – спрашивали шепотом друг друга люди по всей стране. – Почему его у нас не издают?» Никто не вдавался в подробности, почему роман не издают в СССР. Вскоре на черном рынке было уже достаточно копий романа для того чтобы его прочитали все, кто хотел.
Когда Ира принесла роман в дом, я запретила ей держать его в нашей квартире.
– Разве ты не понимаешь, – сказала я, вырывая страницы и бросая их в огонь, – что это заряженный пистолет?
– Ты сама купила к нему патроны. Ты поставила его выше нашей семьи.
– Он – часть нашей семьи.
– Я знаю, что ты прячешь в доме. Не думай, что я не знаю! – воскликнула она и выбежала из комнаты.
Деньги лежали в коричневом чемодане с медными замками. Чемодан стоял в дальнем углу кладовки за висевшими там платьями и пальто. Пачки денег были завернуты в целлофан, выложены двумя рядами на дне чемодана и накрыты одеждой.
Перевод денег организовал Д’Анджело. Деньги перевели со счета итальянского издателя на банковский счет в Лихтенштейне, а потом на счет Д’Анджело в Москве. После этого мне позвонили и сообщили, чтобы я забрала посылку для Пастернака. Я забрала чемодан на почте и отвезла его в маленький дом в Переделкино.
Сначала Боря отказывался от этих денег. Но потом его перестали печатать и больше не давали никаких переводов. Несмотря на это, он утверждал, что мы найдем способ, как заработать. Я сказала ему, что эти деньги – всего лишь маленькая часть того, что ему должны. Итальянский издатель напечатал двенадцать тиражей итальянского перевода романа. «Доктор Живаго» стал бестселлером в США. Были проданы права на экранизацию романа в Голливуде. Если бы Боря жил на Западе, то был бы богатым. Когда он сказал, что нам придется довольствоваться тем, что есть, и быть благодарными за то, что поддерживаем друг друга, я попросила его представить, что станет со мной и моими детьми после того, как он умрет.
В конце концов Боря одумался.
Именно я уговорила его согласиться принять западные роялти. Было бы не совсем правильно говорить о том, что я думала только о благополучии своей семьи. Я думала и о себе тоже. Почему бы мне самой не взять кусочек этого пирога? Почему бы и нет? Я же много для него сделала. И я много из-за него страдала.
Однако с деньгами пришли и новые заботы. Я знала, что за нами внимательно наблюдают. Я не видела людей, которые за нами следили, но чувствовала их присутствие. Я задергивала шторы на окнах маленького дома, постоянно проверяла, заперта ли дверь на замок. По ночам вздрагивала от звуков моторов проезжавших вдалеке машин, скрипа веток и порывов ветра. Я спала очень чутко, и мой сон был рваным и скомканным.
Окончательно измотанная психологическим напряжением, я переехала из Переделкино в московскую квартиру.
Конечно, без Бори мне было немного тоскливо, но впервые в жизни я ощутила радость от того, что живу на пятом этаже в доме с тонкими и хлипкими перегородками, а также с кучей соседей. Я надеялась на то, что, если со мной что-нибудь произойдет, кто-то услышит и придет на помощь. Или нет?
Я была рада оказаться в кругу своей семьи. Я почувствовала, что мне надо быть рядом со своими детьми. Это чувство я не испытывала с тех пор, как они были маленькими. Но Митя и Ира придумывали разные предлоги, чтобы как можно реже бывать дома. А когда и были дома, то проявляли больше уважения к моей матери, чем ко мне самой. Митя, который раньше был очень послушным, вышел из-под контроля: не возвращался домой вовремя, и иногда от него пахло алкоголем. Ира большую часть времени проводила со своим новым парнем.
Друзья советовали Боре в целях безопасности переехать из Переделкино в Москву, но он отказался.
– Если меня придут забрасывать камнями, то пусть я умру в деревне, – сказал он.
В мой первый вечер в Москве в дверь постучала соседка и сказала, что по ТВ с речью о Борисе выступает Владимир Семичастный. С Ирой мы пошли в квартиру соседки и вместе со всей ее семьей посмотрели трансляцию на телевизоре с маленьким экраном. Черно-белая картинка была плохой, но речь комсомольского вожака было слышно хорошо. «Этот человек плюнул народу в лицо, – говорил Семичастный. – Даже свинья не гадит там, где ест. – На экране появились десятки сидящих в зале людей. – Я уверен, что правительство не будет препятствовать его отъезду из страны, после которого атмосфера станет чище». В аудитории раздались громкие аплодисменты. Даже сидевший в зале Хрущев встал и аплодировал. В глазах Иры был ужас. Я взяла ее за руку и вывела из соседской квартиры.
