Тогда я даже не подозревала, что это был последний раз, когда мы занимались любовью. Если бы я знала, то не торопилась бы. Лежа в кровати, я услышала, как суп убежал из кастрюли на плиту, поэтому задвигала бедрами, чтобы он поскорее кончил.
Он оделся и ушел. Я поужинала в полном одиночестве. После этого мне было суждено увидеть его живым всего один раз.
Я с трудом узнала его, когда увидела в последний раз. Он на час опаздывал на нашу встречу на кладбище. Когда я увидела его вдалеке, то не узнала и приняла за незнакомого мне человека. Он шел очень медленно и неуверенно, словно земля уходила из-под его ног. Спина Бори согнулась, волосы не были причесаны, а цвет лица был бледным. Он приближался ко мне, и я подумала: «Кто этот старик, который входит в ворота?» Он подошел ко мне ближе, и я не сразу его обняла. Я боялась сделать ему больно своим прикосновением, но главным образом потому, что в тот момент поняла, что мой любовник исчез навсегда. Это был не он. Стоявший передо мной старик уже не был тем Борисом, которого я знала.
Он почувствовал мое колебание и сделал шаг назад.
– Я знаю, что ты меня любишь, – произнес он. – Я в это верю.
– Конечно, люблю, – заверила я и, чтобы это доказать, поцеловала его в сухие и потрескавшиеся губы.
– Пожалуйста, не возвращайся в Москву. Я не смогу этого пережить, – попросил он.
– Хорошо, не буду, – заверила его я. – Я буду с тобой рядом.
Мы договорились о том, что он в тот вечер придет ко мне в маленький дом.
Но он больше так никогда и не пришел.
Не выдержало сердце. Точно так же, как и Юрий Живаго, Борис умер от разрыва сердца. На протяжении всей своей жизни Боря устраивал мелодраму из каждой своей болезни, говоря о том, что скоро умрет. Но на этот раз он был уверен, что его жизнь подходит к концу. Лежа в кровати, он писал мне письма о том, что вскоре встанет на ноги и вернется к работе над пьесой.
Потом он написал мне, что его кровать перенесли на первый этаж, чтобы за ним было легче ухаживать. Он хотел вернуться в кабинет на втором этаже, чтобы быть поближе к своему рабочему столу. Он писал, чтобы я не волновалась, что за ним ухаживает медицинская сестра, и в дом каждый день заходит его подруга Нина. Боря также предупреждал меня о том, чтобы я не приходила его навещать, потому что его жена предупредила, что не потерпит этого. «З. по своей глупости не хочет мне помочь и не идет навстречу. Если мне станет хуже, я пошлю за тобой».
Прошло несколько дней, за которые я не получила от него ни одной записки. Я отправила Митю с Ирой к большому дому, чтобы они посмотрели, что там происходит. Дети сообщили, что видели, как в дом входит и выходит медсестра. Шторы на окнах были задернуты, и что происходило в доме, они не знали.
Прошел еще один день. Я решила, что его записки перехватывает Зинаида, и пошла к большому дому. Был ранний вечер, и в окнах его кабинета горел свет. Кто был наверху? Его жена? Один из его сыновей? Они уже рылись в его бумагах и книгах? Найдут ли они мои письма и цветы, которые я собирала, а он хранил между страницами книг? Останутся ли после его смерти какие-либо доказательства того, что мы были вместе? Через некоторое время свет в окнах кабинета потух, и я расплакалась.
Из дома вышла медсестра. Это была молодая и симпатичная девушка, и я начала ревновать Бориса, потому что она склонялась над его кроватью, кормила с ложечки бульоном, держала за руку и говорила, что все будет хорошо. Увидев меня на улице за калиткой, на ее лице появилось выражение удивления.
– Ольга Всеволодовна, – произнесла она, – он говорил, что вы придете.
– Это она не хочет меня к нему пускать? – спросила я. – Или он сам не хочет, чтоб я его навестила?
– Нет, – ответила медсестра и быстро посмотрела на дом Бориса. – Он не хочет, чтобы вы видели его в таком состоянии.
Я с удивлением на нее уставилась.
– Он очень, очень болен. Он ужасно похудел, и его вставные зубы вынули. Он боится, что вы разлюбите его, если увидите в таком состоянии.
– Какие глупости! Неужели он считает меня такой поверхностной? – я повернулась спиной к медсестре и к дому.
– Он мне часто говорит о том, как любит вас. Это очень неудобная ситуация. Ведь его жена находится в соседней комнате.
Медсестра сказала, что ей надо торопиться на электричку, чтобы поскорее вернуться в Москву, но обещала держать меня в курсе изменений состояния его здоровья. Я продолжала стоять у калитки его дома. Когда дети поняли, что я не собираюсь возвращаться домой, то около полуночи принесли мне чай и теплое одеяло.
Зинаида заметила, что я стою по другую сторону ограды. Несколько раз я видела, как она выглядывала из-за занавески на улицу и снова быстро ее задергивала.
Я несколько дней простояла на улице около его дома, а медсестра периодически сообщала мне о состоянии Бориного здоровья. У него был инсульт, и единственное, чем можно было ему помочь, это создать комфортные условия. Я умоляла ее сказать Боре, что я стою на улице и хочу с ним проститься. Она обещала, что передаст ему мои слова.
Потом на улице напротив дома появились машины с журналистами и фотографами, которые, как стервятники, ждали Бориной смерти. Я сходила домой, переоделась в черное платье с черной вуалью и снова вернулась к его дому. Прошло еще несколько часов. Я ходила взад и вперед и протоптала в траве тропинку.
Тем не менее внутрь меня так и не пускали.
Войти в большой дом мне разрешили только после того, как он умер. Зинаида распахнула дверь, я стремительно вошла в дом и бросилась к его еще теплому телу. Комнату только что прибрали, сняли грязные простыни и умыли его, но там стоял запах антисептических средств и экскрементов.
Мы в последний раз остались с ним наедине. Я взяла его за руку. Борино лицо было похоже на скульптуру, и я представила себе посмертную маску, которую с него снимут в скором времени. В течение последних нескольких недель я много думала о том, что может произойти после его смерти, но все было совсем не так, как я себе представляла. Воздух был таким же, как и раньше, мое сердце по-прежнему билось, земля продолжала вертеться, и ощущение того, что жизнь продолжается, показалось мне ударом лошадиными копытами прямо в грудь.
Я держала его за руку и слышала, как в соседней комнате обсуждают похороны.
Я сказала себе, что это будет последний раз, когда мы остались наедине, поцеловала его в щеку, поправила простынь и вышла.
Мне не нужно было заниматься организацией похорон, не нужно было заниматься его телом, и меня не осаждали репортеры. Все, что мне оставалось, – это помнить.
Я вспоминала о том, как он впервые взял мою руку, и тогда я даже понятия не имела, как может трепетать мое тело. Я вспоминала, как он читал мне первые страницы романа «Доктор Живаго» и как останавливался после каждого абзаца, чтобы увидеть мою реакцию. Я вспомнила о тех днях, когда мы гуляли с ним по широким бульварам столицы, и как мне казалось, что мир становится больше каждый раз, когда он на меня смотрел. Я вспоминала те дни, когда мы занимались любовью.
