— Я немедля распоряжусь…
— Вы? Распорядитесь? — Она опять покатилась со смеху. — Ну, не смешите меня! Игра закончена. Это раньше, когда я с вами только знакомилась, я уверена была, что вы распоряжаетесь. А теперь я знаю: в этой стране распоряжается только она. А вы — рабы.
Ты, добрейший князь Голицын… Нет-нет, я без иронии. Он действительно добрейший. Просто я представляю, с какой добрейшей улыбкой он вздернет меня на дыбу, коли она прикажет. Хозяйка… Бедная! Она так боится, что не успеет узнать… Что я убегу… в могилу. А еще больше боится — узнать… Решила все-таки через тебя попробовать. Послала — и ты пришел. После всего, что сделал. Не постыдился. Точнее, стыдился, но пришел. Потому что раб. — И вдруг она закричала: — Как вы смели! Вы, который шептали в ночи… Вы, которому я все… Кто дал вам право бессовестно распорядиться чужой судьбой? — Она снова расхохоталась. — Это я так на корабле, когда тебя поджидала, в мыслях вопила. А сейчас — не хочу. На рабов не сердятся. Как на этих солдатиков несчастных. Они мне как родные. Помнишь, мы говорили, как на плахе жертва дарит палачу нательный крест. Братается с ним.
Боже, как мне было это дико слышать когда-то. А сейчас поняла.
В тюрьме должно многое понять… — И она протянула ему из темноты нательный крест. — Держи, я тебе приготовила. Я знала, что она тебя пошлет.
Он взял крест.
— Клянусь на кресте! Я тебя любил.
— Не надо. В любовь мы наигрались. Оба.
— Я не играл, Алин. Я любил. Я и сейчас тебя люблю.
— Тогда еще страшнее. Тогда ты даже не дьявол. Ты — никто…
А я тебя не любила. Я виновата. Я любила… что? Деньги? Нет, их я тратила. Я любила власть. Власть над всеми. Как здесь это смеш но! А ты успокойся. Ты не виноват. Я играла с тобой. И думала, что выиграла. И проиграла, потому что я впервые встретилась с любовью раба. Объясни своей госпоже: она тебя зря послала. Скажи, что «развратница»… Это она так меня кличет. Эта дама, о бесчисленных любовниках которой легенды ходят, смеет так меня называть. Скажи, что «развратница» сказала: есть только один путь узнать тайну — это свидеться со мной. И пусть поторопится: находиться мне тут, в гостях у нее, уж недолго. Ступай, граф. — Она засмеялась. — Графы… Бароны… Князья… Гетманы… Действительно развратница!
— Ты должна родить.
— Почему-то очень смешно, когда это говоришь ты, и так заботливо. Я рожу. Сына. Именно сына. Потому что не люблю женщин.
Я даже имя ему придумала: Александр. Я слышала, что внук Екатерины носит имя Александр. А чем внук императрицы Елизаветы хуже? Александр!
— Я умоляю тебя, забудь все это. И я клянусь: ты будешь свободна.
Я добьюсь.
— Я просила: не смеши меня. Передай ей: свидание! Только мое свидание с ней! Скажи, что оно в ее интересах. Скажи, что я знаю: она не идет, потому что кое-что услышать боится. Пусть превозможет страх и придет!
Коломенское.
Граф Орлов и Екатерина одни в кабинете.
— Смею предположить, Ваше величество, что только личная аудиенция…
— И как вы себе это представляете, граф?
— Велите привезти ее во дворец.
— Чтоб завтра весь Петербург, а потом пол-Европы удивлялись: почему мы унизились до встречи с побродяжкой? И воображали невесть что? Нет, императрица не встречается с безродной шельмой!
— Государыня, откуда кто узнает?
— Милый друг, сразу видно, вы давно не были в России. И забыли: мы все тут держим в секрете, но почему-то все обо всем знают. И чем больше секрет, тем больше знают. Я имею возможность следить за тем, что пишут в своих тайных донесениях иностранные послы. Как только я прошу своих приближенных: «Господа, это надо держать в секрете», так тотчас читаю сей секрет в донесениях всех иностранных послов! У нас в России все секрет. И ничего не тайна.
— Отпусти ее, матушка, Христом-богом прошу. При смерти она.
Екатерина молчала.
— Отпусти ее… За службу мою!
— За службу твою я тебя наградила, граф. Но нужду государства я не забыла тоже. Нам нужно спокойствие. Я характер ее поняла: эта женщина даст нам спокойствие разве в могиле. Прощай, граф.
Я знаю, ты собрался опять вернуться в Петербург. Не надобно тебе.
Он с изумлением посмотрел на императрицу.
— Здоровье у тебя неважное. Ты правду писал. Потерял здоровье на ревностной службе отечеству. Я уже давно о сем подумывала — и даже освободила твои московские дома от всяких денежных сборов. В Москве будешь жить, граф.
Орлов глядел на императрицу. Она выдержала его взгляд и прибавила:
— Брат твой как-то сказал: «Два светила у тебя, матушка: я и Алешка!» Слишком много света будет для одного Петербурга держать вас там обоих. Мы должны об украшении и другой нашей столицы подумать.
Голицын: «Кто она?!!»
Князь Голицын подъехал к Петропавловской крепости. Карета въехала за стены крепости и направилась, как обычно, к Алексеевскому равелину.
«Вчера получил от государыни лично исправленные ею доказательные статьи. В них на основании наших допросов неопровержимо доказывалось, что все письма к августейшим особам Европы, захваченные у разбойницы, изготовила она сама и сама придумала также называть себя дочерью императрицы Елизаветы. Двадцать доказательных статей лично составила матушка. Вот как удивительно волнует ее это дело… Ох-хо-хо…»
В камере — князь Голицын и Елизавета. Ушаков за своей конторкой приготовился записывать.
— Надеюсь, что вы прочли сии статьи. И, как милостиво указала государыня, они напрочь уничтожают ваши ложные выдумки. Вы приготовились к ответу?
— Да, князь, совершенно.
— Итак, статья первая…
— Не будем тратить времени, князь. У меня все те же ответы на все статьи. О рождении своем не ведаю. И наследницей престола не называлась.
— Но побойтесь Бога. Вот смотрите, пункт седьмой: «Если сличать стиль и слог упомянутой женщины со стилем и слогом писем, захваченных у нее…»
— Не тратьте времени, князь. Ответ будет все тот же.
— Но так невозможно! Невозможно! Вы лжете на каждом шагу.
— В чем же моя ложь? — открыто издеваясь, спросила Елизавета.
— Да во всем. Даже в самых мелочах. И сейчас я вам это докажу!
— Жду, и с большим интересом.
— Например, вы заявляли, что понимаете по-арабски и по-персидски и воспитывались в Персии.
— Именно так.
— Напишите несколько слов на этих известных вам с детства языках.
По знаку князя Ушаков положил перед Елизаветой лист бумаги.
Она усмехнулась и быстро написала на бумаге какие-то знаки.
