Сегодня было воскресенье. Ранним утром, Нюра выдала внуку задание, и он уже доставил по назначению две корзины. К обеду осталась еще одна, которую ожидали на Казанской улице. Колюшок забрал из бабкиной лавки последнюю корзину с семнадцатью фунтами говяжьей мякоти и ребер в два часа пополудни. Каково же было удивление Нюры, когда к ней в ряды под самое закрытие с криком и шумом заявился скандального вида стряпчий, поставивший ультиматум от своего хозяина – грека: если через двадцать минут заказанного мяса не будет, то ни одно из его заведений больше не возьмет у нее ни фунта. Никогда. И еще хоть раз при доставке корзины случится оплошность более, чем на четверть часа, то никакая скидка в цене ей не поможет, а пока – штраф за то, что подвела. Тридцать копеек.
Нюра вдохнула полной грудью и ответила наглому юнцу громко, убедительно, не выбирая выражений, но тут же осеклась, вовремя сообразив, что сама допустила роковую ошибку – последним адресом она отправила Николашу совсем в другом направлении, туда, где его сегодня совсем не ждали.
Чертыхаясь и тяжело дыша, торговка преодолевала ледяные буераки, айсбергами торчащие своими верхушками из снежной каши, что равномерно покрыла панель Екатерининского канала. Среди немногочисленных силуэтов прохожих отчетливо выделялась фигура её внука. Нюра издалека приметила плетеную корзину с мясом, которую мальчик всегда носил на голове – и руки не устают, и спина не болит.
– Коля! – Нюра вскинула вверх обе руки, пытаясь обратить на себя внимание, но её постигла неудача – поскользнувшись, женщина чуть было не упала в грязную смесь воды и снега, схватившись в последний момент за локоть одетой по последней моде девушки, стоявшей у ограды канала и поглядывавшей в сторону Михайловского дворца.
– Ой, извиняйте… – Нюра на мгновение встретилась с ней взглядом.
«В такую погоду барыни в экипажах разъезжают, а не на канале мерзнут…» – подумала торговка, вглядываясь в большие и ясные глаза девушки, в одно мгновение показавшиеся ей знакомыми. Та лишь снисходительно кивнула, и тут же демонстративно повернулась к Нюре спиной, после чего вытащила из меховой муфты руку с белым платком и непринужденно махнула кому-то вдаль.
Через пару минут баба Нюра, ускорив шаг, и экспрессивно размахивая руками, обратила на себя внимание внука.
– Фух… насилу нашла тебя, Колюшок… – на холоде голос Нюры осип и она глубоко закашлялась. Торговка тяжело дышала, взявшись за правый бок, в котором неожиданно сильно и остро закололо. – Внучек… промахнулась я. Не туда тебя послала… На Казанскую надобно эту корзину нести, к грекам… Фууух… Где ж ты шлялся?
– Как где?! Ты ж сама сказала, скорее! А на меня, как на юродивого посмотрели и назад отправили! Тебе чтобы угодить, в апостолы надо записаться! – сердито ответил мальчик.
Худощавый, долговязый, несколько нескладный, как и все юноши четырнадцати лет, внук московской торговки Нюры регулярно спорил со своей бабкой по любому поводу, пытаясь избавиться от её чрезмерной опеки. Даже в делах торговли, в которых, казалось, бабе Нюре не было равных.
«Институтка… Точно… Институтка из поезда…» – в голове женщины мелькнул ответ на терзавший её вопрос. Знакомые глаза, прикрытые вуалью элегантной шляпки, не давали покоя. Нюра имела профессиональную память на лица. Если кто в Москве однажды брал у нее квашеную капусту, так она того в следующий раз непременно допытывала, понравилось ли. Если в Петербурге на Сенном интересовались, когда будет говяжье сердце, Нюра непременно запоминала этих людей и уж следующий раз проходу не давала: «Дорогой мой, ты ж сердечко спрашивал! Глянь-ка! Для тебя специально принесла!». В памяти женщины всплыл скромный наряд барышни, что подсела к ней тогда в поезде, её сложенные на коленях худые руки и детский, полный наивности и печали взгляд, устремленный в пол.
«Бывает же такое…» – подумала Нюра, восхитившись преображению, произошедшему с её случайной попутчицей.
Пока бабка погрузилась в глубины своей зрительной памяти и на минуту замолчала, Николаша остановился и переключил свое внимание в сторону кавалькады, неспешно выкатившейся на Набережную из-за угла Инженерной улицы.
Коля обожал коней. Особенно тех сильных и грациозных, на которых красовались драгуны и казаки. Их особенная стать и ухоженность заставляли мальца замирать от восторга. Холеные, вычесанные гривы, громадные, глубокие глаза под длинными ресницами, рельефные мышцы ног, способные унести седока со скоростью ветра, крепкая сбруя и скрипящее седло…
Николаша искренне верил, что настанет тот день, когда проклятая корзина с мясом исчезнет из его жизни так же неожиданно, как и появилась вместе с бабой Нюрой. Нет, к бабке своей мальчик питал самые светлые и теплые чувства, особенно, после того, как она нашла его в больнице и буквально выходила за пару месяцев. Больше всего Коля опасался, что Нюра со своей ежедневной погоней за копейкой затянет его в этот рыночный круговорот и будет Колькина жизнь состоять из прилавка, передника, измазанного свиной кровью, и громадного топора, которого малец почему-то инстинктивно побаивался. А малый хотел не этого. Он мечтал о своем коне, которого будет вычесывать два раза в день, поить водой, а потом, надев мундир драгуна, в числе лучших станет в кавалерийский строй на разводе в Михайловском манеже для приветствия императора.
Два терских казака в черных каракулевых папахах из числа личного состава Собственного Его Императорского Величества Конвоя двигались впереди кареты, запряженной гнедой парой. Еще два лейб-гвардейца скакали по бокам, на уровне дверей с вензелем и последние два замыкали конвой. Следом, немного отстав, следовали сани с каким-то генералом, обернувшимся в громадный тулуп. Процессия набирала ход, и казаки пустили коней в галоп.
– Ну что ж ты встал, милок? Эдак, мы с тобой в трубу вылетим… – ворчала женщина в адрес внука, продолжая глубоко и шумно вздыхать.
Мальчик не слушал свою бабку, все его внимание было обращено на коней и восседавших на них усатых казаков, державших спины ровно, будто им под шинели кол вшили.
Коля, абсолютно не замечая бабкины причитания, снял с головы корзину и поставил к ногам Нюры. Спина его выпрямилась, подбородок приподнялся – малец представил себя на месте ближнего к нему казака, который почему-то ему моргнул.
– Нет уж… Хватит с меня! Эта корзина будет последней! – Коля вслух произнес, может быть, самые главные слова в своей жизни. – Я на конюшню пойду! А как по возрасту возьмут – в кавалерию подамся!
Кавалькада поравнялась с Нюрой, которая наконец-то обратила на неё внимание.
– Кака така конюшня, Николаша? Кобылам хвосты крутить собрался? Что ж ты мелешь, внучок?! – торговка всплеснула руками, даже не пытаясь сдержать всплеск эмоций. – А я с кем торговать останусь? С отцом твоим, с этим пропойцей? Николаша!
Но было поздно. Юноша принял для себя решение. Коля инстинктивно сделал шаг вперед, с панели на мостовую, но казак пальцем погрозил ему – берегись мол, не подходи. А Коля с раскрытым ртом наблюдал за всем этим движущимся мимо него великолепием. Не иначе, кто из царской семьи едет, а может и сам Государь, собственной персоной.
