Перила, со временем отполированные ладонями прежних хозяев, возрастом дерева приблизительно соответствовали почти всем предметам интерьера. Старый сундук, переживший, судя по всему, не одну хозяйку, покоился между входной дверью и печью, продавив за многие годы половые доски, а щеколда его, побитая волдырями ржавчины, казалось, помнила языки пламени пожара 1812 года.
Оконные рамы, изнутри тщательно оскобленные стеклом, плотно прилегали друг к другу, но давно не открывались – изнутри даже не нашлось ручек. Очевидно, что новые постояльцы, заехавшие осенью, берегли тепло, а прежняя хозяйка (мещанка в возрасте) берегла от сквозняков поясницу.
Большой стол из грубо отесанной, сучковатой доски при взгляде сверху производил впечатление лакированного, настолько гладкой была его поверхность, пропитанная пятнами от пищи и натертая холщовыми рукавами многих поколений.
Ровесниками стола можно было считать и обе лавки, ножки которых на углах своих от времени скруглились – скорее всего, детвора, пока не видят старшие, как обычно, частенько любила на них раскачиваться.
Печь, видевшая побелку несколько лет назад, была сложена добротно, но имела явные признаки разрушения – несколько трещин змейкой расползались у ее основания, возле подпечья.
Красный угол, по традиции расположенный по диагонали от печи на восточной стороне дома, тоже имел все признаки долголетия. Полочка, на которой аккуратно были выставлены лики Спасителя, Богородицы и святителя Николая, крепилась к стене много лет назад – следы побелки впитались в дерево по краю многими слоями.
Деревянный пол, вытоптанный у порога, возле печи и под столом, похоже, и вовсе ни разу не менялся. Его лишь шлифовали, придавая сухому дереву естественный оттенок, а помещению – большую свежесть.
Рассматривая серый от грязи, нанесенной из подвала, пол, Еремин зацепился взглядом за вызывающе светлое пятно. Под правую переднюю ножку этажерки, явно отличавшуюся длиной от остальных трех, была подложена сложенная в несколько раз картонка, дразнящая взгляд своей чистой белизной.
Лузгин едва поспел за своим расторопным коллегой, по дороге кинув взгляд на соседний с этажеркой подоконник, где на фоне нетронутой пыли в дневном свете отчетливо виднелся круглый отпечаток дна банки.
Еремин с победным возгласом: «Вот она!» нагнулся к полу и выдернул из-под ножки необычно белую, совершенно не испачканную в отличие от остального пола картонку, свернутую вчетверо.
Взгляд Лузгина тут же зацепился взглядом за стеклянную банку, стоящую на самой последней полке в углу.
Вытащив картонную подкладку, Еремин нарушил хрупкое равновесие конструкции: верхние крепления легко отошли от стены, этажерка под весом банки, заполненной какой-то прозрачной массой, начала падать.
– Эх! – громкий крик сбоку заставил стажера вздрогнуть.
Лузгин, подпрыгнув, схватил банку, которая, медленно наклонившись вместе с полкой, уже стала валиться на голову Георгия Саввича, после чего оставил ему самому возможность испытать на себе все прелести общения с неустойчивой мебелью. Этажерка, лишь для вида прикрепленная к стене, обрушилась на рефлекторно присевшего стажера, издавая пренеприятный треск и грохот.
– И что же там написано? – Лузгин держал банку на вытянутых руках, немного над собой, замерев в том положении, в котором он её поймал.
Не издавая ни звука, стажер расправил спину, подавив в себе желание взвыть от боли – гвоздь таки распорол ему бок вместе с новым пальто, которое намедни матушка подарила ему на день рождения.
Картонка представляла из себя сложенную в четверо крышку от коробки эклеров «Трюдо», с обратной стороны которой размашистым почерком был написан некий текст.
– Как думаете, Георгий Саввич, эклеры входили в меню псковской мещанки, что проживает в такой нужде? Огласите, коллега, это нам с вами записка… – по прежнему, держа на вытянутых руках банку с прозрачной, желтоватой и немного вязкой жидкостью, Лузгин заинтересованно заглядывал в картонку, исписанную карандашом.
Еремин громко и четко продекламировал содержимое записки: «Прочёл? Наши аплодисменты. До встречи», после чего вопросительно взглянул на капитана.
– Вот видите, Георгий Саввич, в нашем деле требуется осторожность, – Лузгин поднял банку так, чтобы рассмотреть донышко, покрытое по всей окружности рифленым рисунком. Такой же рисунок отпечатка виднелся на подоконнике – банка долгое время стояла именно там. Еремин сообразил это моментально, только капитан глянул в ту сторону. Лузгин аккуратно поставил банку на пол, после нагнулся, чтобы уловить запах.
– Холодно. Слишком холодно, не пахнет, – Лузгин коснулся поверхности маслянистой жидкости мизинцем, после чего решился её попробовать.
Моментально ощутив жгучий вкус, капитан, глядя на своего нового напарника, бесстрастно констатировал:
– Наша барышня любит не только эклеры… Это нитроглицерин.
Глава V
Инженер
Ретроспектива. Март 1876 г. Усун. Китай.
– Алекс! Чёрт возьми! У меня больше не осталось терпения! – Генри Харрис в порыве злости сорвал с себя кепи и с силой его бросил оземь.
На фоне восходящего солнца, только что заботливо бросившего свои лучи на громадные прямоугольники рисовых полей, расчерченных прямыми линиями грунтовых дорог, долговязая фигура худого англичанина отбрасывала неестественно длинную тень.
Низкий звук умирающего парового механизма, что использовался для перемещения породы и колотого камня, возвестил об остановке работ по возведению насыпи под железнодорожный путь. С каждой минутой простоя невиданной, дышащей паром, скрежечащей металлическими членами машины, лицо Генри Харриса становилось все мрачнее. Сзади прокладчики пути приблизились уже ближе, чем на милю. Караван буйволов, запряженных одноосными тележками, равномерной цепью тянулся в сторону, откуда возили камень. Насыпь, в которую погонщики скидывали груз, грозила через пару часов превратиться в громадную гору.
– Мистер Харрис, дайте мне тридцать минут и не останавливайте волов… – русский инженер, к которому гневно обратился Генри, не имел ни малейшего отношения, ни к работоспособности парового механизма, ни к организации работ.
Смотритель Харрис получил две недели назад от совета директоров компании «Jardine Matheson & Co» чрезвычайные полномочия в части руководства строительством во имя достижения поставленной цели. На 30 июня уже были запланированы торжества по поводу запуска первой в Китае железной дороги, связывающей Шанхай и Усун.
Всего-то шестнадцать миль, но они были первыми в истории этой страны. На прохождение оставшихся трех миль у Харриса оставалось немногим более месяца. На кону стояла его репутация и карьера, над которыми он сам бился многие годы, несмотря на возможность воспользоваться покровительством дядюшки, занимавшего в Лондоне высокий пост.
