– Как у вас говорят? – Бриджид щелкнула пальцами, пытаясь вспомнить поговорку.
– На счастье. Так говорят. О разбитой посуде жалеть не принято, – ответил Лузгин, раздумывавший о том, как правильно ретироваться так, чтобы не обидеть именинницу. Ситуация разворачивалась не в ту сторону, которую он планировал.
Чертыхаясь и размахивая руками, Джованни, трижды извинился, и мелкими шажками, переступая через осколки на носках, двинулся в сторону двери. От внимания адъютанта не ускользнул тот факт, что импресарио, опершись на пристенный столик, подхватил с собой картонную табличку с надписью «не беспокоить».
– Он неисправим, этот сицилиец… – улыбнулась Бриджид, отпивая из бокала. – Но, за что я его люблю, так это за талант организатора. Не знаю, как он это делает, но у него везде есть знакомства. Джованни какой-то вездесущий!
Адъютант ухмыльнулся и поставил бокал на столик, но певица сразу же запротестовала:
– Нет, нет… Нагреется, что вы! Наполняйте бокалы! Здесь ведь нет больше мужчин!
Лузгин взял в руки прохладную бутылку и осмотрел ее с нескрываемым любопытством:
– Редкий сорт. И очень дорогой. Такие я видел только при дворе.
– Вы наблюдательны, адъютант, – певица, не вставая с дивана, протянула в его сторону руку с пустым бокалом. – Именно оттуда. Ваш шеф одарил после премьеры. Говорят, был в восхищении…
Зная стоимость одной бутылки и тот факт, что она была придумана специально для императорского стола, адъютант сделал для себя вывод, что Великий князь, с юношества славившийся если не легкомысленностью, то романтичностью в отношении к дамам, опять на старости лет дал сердечную слабину. Вместе с тем, упрекнуть его тоже было не в чем. Все знаки внимания младший брат императора оказывал солистке итальянской оперы исключительно через своего адъютанта, что не противоречило правилам этикета. Даже на покровительство не тянуло.
Разлив шампанское, Лузгин предпочел не садиться рядом со звездой оперной сцены, а расположиться в кресле напротив, обитом таким же желтым в крупный светлый горох шелком.
– С первого момента нашего знакомства я заинтригован, мадемуазель Бриджид…
– Оставьте, Лео ваши формальности. Мне кажется, мы давно можем считать друг друга друзьями.
– Да… по какой причине вы так искусно владеете русским? Этот легкий акцент делает вас настолько загадочной…
– Не делаю из этого секрета. Мой отец русский. И дома, на Сицилии, мы часто разговаривали на русском. Маме, конечно, это далось с трудом, и поначалу она злилась, но потом все вошло в привычку.
– Дивная история, – заметил адъютант. – Как же вашего папиньку занесло в такие далекие края?
– Все просто. Купцом он был. Вроде разорился. А на Сицилии скрылся от кредиторов. Потом любовь. До сумасшествия, как это у нас положено. Мой сицилийский дед по матери даже пытался угрожать моему отцу, но тот не сдался. Я по батюшке Евгеньевна. Бриджид Евгеньевна. А если еще точнее, Бричитта. Так что не удивляйтесь…
Попивая шаманское, Бриджид покачивала ногой, выказывая некоторое нетерпение, и это бросилось Лузгину в глаза.
– А какими судьбами вас занесло сюда, в наши холодные края? Мне тяжело представить, что нужно пообещать человеку, чтобы он променял солнце южной Италии на Петербуржские тучи… – спросил адъютант, расстегнув верхнюю пуговицу своего мундира.
– О, Лео… Судя по всему, вы не знаете, что такое бедность. Это такое тягучее чувство, которое преследует из поколения в поколение людей, не способных попрощаться со своими личными камнями.
– Камнями? – удивился Лузгин.
– Да, камнями… Из которых сложена ваша лачуга. Пусть их несколько десятков, но они твои. Таков был мой отец. Вот его такая жизнь устроила. А меня – нет. Я никого не спрашивала. Сбежала в Рим, а там оказалось, что папины гены наградили меня и слухом, и голосом… Если бы вы знали, Лео, как он пел… особенно, когда граппа созреет.
– Вы говорите об отце, будто…
– Опять эти формальности, Лео. Давайте уже на «ты». Сколько можно делать вид, что моё присутствие не будоражит твое воображение… Да, отец скончался и я даже не знаю, где он похоронен, – Бриджид опять протянула руку с бокалом и её требование шампанского было тут же удовлетворено.
– Я не перестаю удивляться превратностям судьбы. До сих пор я был уверен, что по миру носит только моряков, купцов и аферистов, однако, я был не прав, – адъютант опять присел в кресле напротив, заставив Бриджид недовольно поморщиться. – Вы же здесь не совсем на гастролях. У Джованни, как я знаю, большие планы, не так ли?
Итальянка, слегка захмелевшая от шампанского, расправила воланы своего платья, немного приспустив один из рукавов.
– Вы все больше об опере, Лео… Давайте, я разом отвечу на ваши вопросы и мы вспомним о том, что сегодня мой день, я хочу праздника! Проныра Джованни заручился поддержкой Великого князя. Вы же понимаете, что труппа не смогла бы прибыть сюда на все готовое без протекции. Гастроли в русской провинции нас не прокормили бы, а что уж говорить о нашем директоре. Он понимает толк в своей работе и очень, очень любит деньги! – Бриджид взяла бокал и допила его, не дожидаясь, пока адъютант скажет тост. – Прежде, чем привезти нас в Петербург, Джованни потрудился… разыскал нужных людей… Особенно помогла княгиня Долгорукова. Она замолвила словечко за нас перед Великим князем. Кстати, вы бы… Ты бы присел поближе, Лео…
Адъютант находился на перепутье. С одной стороны, откровения солистки оперы были ему нужны для понимания тех интриг, о которых он не мог знать, но с другой стороны, эти знания точно в нынешней ситуации имеют свою цену. А он не мог её заплатить.
Не дождавшись ответа, Бриджид сама встала, и в один момент капитану показалось, что перед ним разворачивается сцена соблазнения из оперы Бизе, за тем исключением, что на Кармен надета не красная длинная юбка, а пурпурное платье. Бриджид так взмахнула подолом, что сбила со столика свой бокал, и теперь весь пол был усеян стеклом. Те три шага, что нужно было сделать до кресла, итальянка проделала медленно, страстно, словно акула, танцующая в воде вокруг своей будущей жертвы. Стекло под её каблуками хрустело, нещадно царапая дорогой паркет, но Бриджид до этого не было никакого дела. Для себя она решила, что пора брать в свои руки то, чего она хочет.
– Нельзя! Нельзя я говорю! Figlio di puttana! Здесь я главный! – высокий голос директора труппы за дверью смешался с глухим звуком подсвечника, упавшего в коридоре на ковровую дорожку.
[28]
Дверь открылась настолько резко, что ручка её хрустнула.
– И что я вижу? Я так и думал! – молодой морской офицер в чине лейтенанта с букетом, пострадавшем в схватке с Джованни, хозяйским взглядом окинул гримерную комнату.
– Какая же я неловкая… – Бриджид, поправляя платье, сделала два шага назад, к дивану, а Лузгин в полумраке вглядывался в лицо этого нежданного гостя, пытаясь уловить знакомые черты.
