Лузгин уже давно приметил, что генерал порой ощущает некоторую беспомощность перед обстоятельствами, в которые он попал волею судеб и императора. Дрентельн привык иметь четко поставленную задачу, понимать, что делает, и отдавать команды дивизии, а не паре десятков сыскарей, да роте шпиков. Пребывавший в его подчинении корпус жандармов самолюбия генерала не тешил – синюю форму в народе недолюбливали.
– И что же это получается, господа?! – генерал громко выдохнул и громадным кулаком попытался ударить по зеленому столу, но в последний момент опустил его медленно и беззвучно. – Уж и Рождество скоро, а мы все топчемся на месте…
Дрентельн с раздражением дернул ящик стола, у которого оторвалась ручка. Совладав с собой, генерал все же открыл его, после чего молча извлек серый листок почтовой бумаги, на котором с одной стороны имелся оттиск типографского набора.
– Полюбуйтесь… – генерал надел пенсне, отдалил бумагу на нужное расстояние, чтобы четко видеть мелкие буквы и облокотился на стол. – Александр второй – главный столп реакции, главный виновник судебных убийств…
Присутствующие в кабинете генерала чиновники Третьего отделения сидели с каменными лицами, ни в коем случае не пытаясь вызвать на себя гнев шефа жандармов, который, сделав паузу, чтобы отдышаться, продолжил зачитывать вслух текст крамольной листовки:
– … сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении… Если бы Александр второй, отказавшись от власти, передал ее Учредительному собранию, тогда только мы оставили бы в покое Александра второго, и простили бы ему все его преступления.
Дрентельн бросил листок на стол, заставив его эффектно вращаться.
– Каково, а? Они бы его простили! Еремин!
Молодой человек, мгновенно покрывшись розовыми пятнами от прилившей к лицу крови, встал и вытянулся в струну.
– Каковы ваши успехи в поиске типографии? Это ваш фронт!
– Нечем пока что похвастать, Ваше высокопревосходительство. Подключены все полицейские управления и агентура. Ищем.
– Пока вы ищете, государь… – генерал Дрентельн едва заметным кивком головы указал на то место, где за его спиной висел портрет императора в парадной форме маслом. – Государь раз в неделю испрашивает отчет, и каждый раз я вынужден, словно какой-то гимназист, моргать, краснеть… Вот, как вы сейчас… Садитесь…
«Назначить теоретика, штабного генерала, да еще и не имевшего настоящего боевого опыта, на должность главного контрразведчика – это непростительный промах императора. Чего уж теперь удивляться…» – раздумывал Лузгин, пока Дрентельн чихвостил остальных, каждого по своему направлению.
– Капитан второго ранга Лузгин! – обращение генерала вывело адъютанта из раздумий, и поднялся со своего места. – Леонид Павлович, с вас особый спрос, учитывая, каким образом вы сюда попали… Будьте так любезны пояснить, каким образом вам удалось потерять единственного свидетеля по делу…
– Подозреваемого, Ваше высокопревосходительство.
– Хорошо, подозреваемого, – недовольно поморщился генерал. – Вам есть что сказать?
– Так точно, Ваше высокопревосходительство! – по-военному четко отрапортовал Лузгин. – Свои соображения по этому поводу я доложу лично, с вашего позволения!
– Ах, вот, как! – опять вспылил Дрентельн. Ему категорически было неприятно иметь в подчинении строптивого капитана второго ранга, приставленного к следствию для наблюдения. С первого дня Лузгин вызывал у него раздражение и неприятие.
– Имею некоторые мысли по нашим дальнейшим действиям, Ваше высокопревосходительство… – Лузгин перешел на более тихий тон разговора.
– Докладывайте, – генерал только сейчас вспомнил о пенсне, которое мешало разглядеть Лузгина, находившегося от его стола дальше всех.
– Господа, я уверен, что заговорщики, потерпевшие неудачу при подрыве царского поезда, сейчас не оплакивают свою неудачу, а ищут новые способы воплощения задуманного, – Лузгин говорил четко и внятно, как полагается офицеру на докладе. Этой своей манерой и выправкой адъютант разительно отличался от многих своих коллег, чем вызывал больше зависти, чем восторга.
– Чем вы можете это подтвердить, капитан второго ранга? – Дрентельн едва сдерживался.
– Логикой. Если бы я потратил два месяца на проходку минной галереи и потерпел неудачу, то это меня только подвигло бы к анализу своих ошибок. Я искал бы другой, менее хлопотный способ. Тем более, динамит уже есть, люди тоже… остается только определить место и время.
В глазах генерала читался вопрос и он его, спустя несколько секунд раздумий, озвучил:
– И что же вам подсказывает ваша логика? Где? Когда?
– Его величество совершает после последнего покушения минимум поездок, а если и делает их, то спонтанно. Жандармерия и полиция контролируют пути следования царского экипажа, что создает дополнительные хлопоты. Я бы на их месте подумал о том, как устроить взрыв во дворце…
– В Зимнем? – брови генерала от удивления поднялись так высоко, что и без того его большие глаза совершенно округлились.
– Так точно, Ваше высокоблагородие. Другой зимней резиденции у императора нет.
Генерал встал, заложил руки за спину и стал ходить по кабинету, так отбивая каблуками сапог шаги, что каждый присутствующий ощутил дрожь, передаваемую через пол.
– Ну, знаете ли… Это слишком… Там исключено присутствие посторонних.
– Но у них есть цель! – громко заметил капитан второго ранга.
– Но это дом императора, его крепость, если хотите! – возмутился генерал.
– Именно потому они могут там ударить. Это будет неожиданно и для нас, и для государя, – заметил адъютант, поймав на себе восхищенные взгляды сыщиков.
– Дворец охраняется!
– Железная дорога тоже охранялась. Проверялись все дворы вдоль пути, жандармы обходили колею, и не раз. Что это изменило? – спокойный тон Лузгина контрастировал с громким басом генерала.
– Что вы предлагаете, Лузгин? Дворец? Это решительно невозможно!
– Нужно немедленно осмотреть все помещения Зимнего и удостовериться, что вы правы, Ваше высокопревосходительство.
Стоя напротив окна и наблюдая за движением на другой стороне набережной Фонтанки, Дрентельн испытывал смешанные чувства. С одной стороны, Лузгин хоть что-то предлагал. С другой – генерал в лицах пытался себе представить, как он доложит Его величеству о том, что во дворце будет проведен обыск.
– Там императрица Мария Александровна… Она совершенно в разбитом состоянии… Ей противопоказано беспокоиться, там… – генерал запнулся, остановив поток своей речи на том месте, о котором и так все знали. Уже три года на третьем этаже, прямо над императорскими покоями, жила его фаворитка, а по сути – вторая жена, роман с которой длился четырнадцать лет, княгиня Екатерина Михайловна Долгорукова. Трое их совместных детей бывали во дворце все чаще днем, и каждый вечер их отвозили в особняк на Конюшенной, чтобы не создать неловкой ситуации, если вдруг государь возжелает получить от Екатерины Михайловны страстное «bingerles».
[30]
