Смутившись, «институтка» опустила взгляд, взявшись обеими руками за маленькую сумочку. Другого багажа у нее с собой не было, этим она разительно отличалась от остальных пассажиров, на что Нюра сразу же обратила внимание.
– Случилось что? – лавочница прониклась состраданием, наблюдая, как большие серые глаза девушки наливаются слезами.
– Нет, нет… Ничего… – отвечала барышня, не поднимая взгляд.
Резкий толчок качнул пассажиров, дав им верный знак, что поезд тронулся и путешествие начинается.
– Ты, дитё, не держи в себе… Поплачь, если хочешь. Полегчает, вот сразу увидишь, – Нюра доверительно наклонилась к своей попутчице и разговаривала с ней теперь не громко, будто с близким человеком. Такую разительную перемену можно было бы пояснить только тем, что сама лавочница пребывала в крайней степени расстройства и напряжения, искала способ отвлечься от всех этих незнакомых звуков и ощущений, связанных с движением поезда.
Вокзальная платформа медленно поплыла в окне, фигуры провожающих, каждая из которых отбрасывала перекрестье теней от света фонарей, двигались все быстрее, наконец, мелькнул черный столб семафора, и барышня в шляпке искренне разрыдалась, припав к плечу Нюры.
– Спаси и сохрани… – священник, наблюдая эту картину и растерянный взгляд некогда нахрапистой рыночной торговки, покровительственно осенил рыдающую юную особу крестным знамением и тут же отвернулся к окну, впадая в дрему.
Обычно суровая, тертая судьбой и рыночными нравами, Нюра имела в своем словаре множество речевых оборотов на все случаи жизни. С колким взглядом и резким лексиконом лавочницы с Болота были знакомы и маклаки, и рыночные попрошайки, и даже городовой Палпалыч, набравшийся наглости на Троицу испросить изрядное количество «капусточки на дегустацию». Сама не находя тому объяснения, Нюра констатировала, что на этот случай жизни у неё заметить нечего. Все, что смогла сказать торговка, так это – «…да что ж такое..», после чего положила свою тяжелую ладонь на спину юного, всхлипывающего создания.
[7]
– Золотко, ты хоть скажи, чего стряслось-то? – лавочницу уже не тревожил необычный и ритмичный стук колес под днищем вагона и тошнотворное его покачивание.
Ответа не последовало. Лишь череда затихающих тихих всхлипываний дала Нюре понять, что барышня начала справляться со своим нервным припадком.
– Простите меня за… – только «институтка» оторвала голову от мощного плеча торговки, как со скрипом отворилась дверь на площадку, где в проеме появился жандарм железнодорожной полиции, а за ним какой-то пожилой мужчина в картузе и хорошем, дорогом кафтане. Тот самый купец, который в деталях описал полиции хозяйку дома заговорщиков.
Дверь захлопнулась за вторым жандармом с пышными усами, что следовал последним.
Кинув взгляд на публику, уже обустроившуюся на своих местах, первый жандарм обернулся к гражданскому с вопросительным взглядом. Тот недоуменно пожал плечами, и они двинулись вдоль прохода между лавками, вглядываясь в лица всех пассажирок женского пола. Особенно внимательно женщин рассматривал именно этот мужчина в гражданской одежде.
Как только процессия дошла до третьего дивана, мужик в картузе нагнулся к торговке, чтобы поближе рассмотреть её лицо в тусклом свете свечей, освещавших салон вагона, но Нюра зло, как она это умеет, окатила взглядом и жандармов, и цивильного, их сопровождающего. Обычно такого внимания удостаивался её супруг, пришедши из трактира за полночь в будний день. Полный презрения взгляд означал одно – дитё рыдает, а вы здесь лишние.
– Простите за минутную слабость… Такого разочарования я никогда не испытывала… Два месяца я его ждала, я так надеялась, а он… – едва слышно пролепетала девушка, не отрываясь от промокшего от слез плеча лавочницы.
Услышав обрывки разговора за спиной, последний жандарм приостановился и слегка повернул влево голову, чтобы лучше разобрать суть их беседы. При этом он сделал вид, что считает именно в этот момент, между делом, накрутить свой бравый ус.
– Что, моя хорошая? – Нюра на фоне всех этих эмоциональных испытаний последнего получаса сама уже была готова разрыдаться.
– А он поехал другим поездом! Представляете? Я два месяца готовилась его встречать, а он взял, и сел в другой поезд! – барышня в шляпке опять ударилась в плач, растревожив только задремавшего священнослужителя.
Ничего не понимающая Нюра кольнула усатого жандарма своими карими глазами и тот, не выдержав напора торговки, предпочел с важным видом заняться какой-то мещанкой возрастом лет около двадцати пяти, возле которой остановился купец.
– Где проживаете? Паспорт предъявите! – за спиной Нюры и продолжавшей рыдать у нее на рукаве «институтки» жандармы принялись расспрашивать женщину с явно псковским диалектом.
– Ну, так чего ты душу теперь рвешь, доча? – Нюра настолько прониклась бедой своей внезапной подопечной, что теперь её уже интересовали подробности этой любовной истории.
Купец, внимательно разглядывавший их соседку за спиной, сморщился, раздраженный тем, что не может на фоне зычного Нюрыного голоса расслышать ноты голоса пассажирки, которую опрашивали жандармы. Он очень хотел услышать знакомые тона, но в её тихом говоре память не находила ни малейшего соответствия с голосом мещанки Марии Семёновны Сухоруковой, которую сейчас разыскивала вся московская жандармерия, Третье управление и он, Никита Тимофеевич Разумов, единственный человек, давший дознавателям внятное описание владелицы дома, причастной к покушению на Императора Всероссийского, Александра Второго…
Глава III
Заступник
21 ноября 1879 г. Санкт-Петербург.
– Я отброшу в сторону те чувства, что обуяли меня, когда узнал весть о взрыве. Мы братья, и ничего кроме тревоги и досады я ощутить не мог. Благо, по воле Божьей беда нас миновала.
– В очередной раз…
Великий князь Константин, пытавшийся в громадном окне своего рабочего кабинета разглядеть признаки приближающейся зимы, даже не обернулся. Скажи ему эту фразу кто-то другой, да ещё и таким панибратским тоном, Его Императорское Высочество взорвался бы вспышкой гнева, схожей по яркости с выбросом лавы из жерла Везувия, но младший брат императора Александра II, Председатель Государственного совета и бровью не повёл.
– Вы правы, капитан второго ранга… Господь милостив к августейшей семье… – руки, сложенные за спиной – это единственное, что видел адъютант. Он никак не мог наблюдать лицо своего патрона, мог лишь догадываться, какие там бушуют эмоции. Подтверждением тому служили два импульсивно сжавшихся кулака Его Высочества.
Совладав с разрушавшими логическое мышление и здравый смысл эмоциями, Константин Николаевич соблаговолил обернуться, но взгляда не поднял. Так и направился к своему обитому зеленым сукном столу.
