– Никак не припомню, вашблагородь! Тут жеж покойный… Я на носочках, на носочках…
– Ну, когда это окно открывали, оно легко подалось? – настаивал Лузгин.
– Пожалую, не очень… Так точно! Туго открывалось! Веревка была запущена под раму.
Удовлетворенный ответом полицмейстера, Лузгин его отпустил.
– Я решительно ничего не понимаю, Леонид Павлович, – Гурьев попытался сесть на диван, но тут же вскочил, рассмотрев при свете лампы предосудительный взгляд адъютанта.
«Твою ж мать!» – со стороны входа в квартиру раздался возмущенный возглас полицмейстера, который в темноте повернул в сторону нужного места и там задел ведро, издавшее в ночной тишине неимоверный грохот – «Виноват…».
Только дверь закрылась, Лузгин подозвал поближе своего невольного помощника:
– Посмотрите, Федор Сергеевич. Эта веревка имеет срез чистый и свежий. Совершенно не похоже, чтобы она служила какое-то долгое время и перетерлась в процессе… К тому же, длина среза позволяет ее выпустить наружу. Внешняя рама открывается на улицу, внутренняя, естественно, внутрь. Как думаете, для чего здесь это приспособление?
Гурьев лишь недоуменно покачал головой.
– Для того, Федор Сергеевич, чтобы внутреннюю раму закрыть, выпрыгнув в окно. Тот, кто застрелил лейтенанта, опасался, что звук выстрела привлечет соседей. Кстати, стрелять в сердце – тоже не типично для самоубийц. Могу понять, если ствол к виску приставляют, или в рот, к примеру… Не убедительно. К тому же, мундир совершенно не пострадал от пороховых газов. Убийца имел было несколько секунд, чтобы вложить во внутренний карман убиенного заранее подготовленную записку. После чего он привязал к ручке этот шнур, подвинул стол ближе к нужному окну, запрыгнул на подоконник, с помощью шнура закрыл раму, обрезал лишний хвост и спрыгнул вниз. Наружную раму закрыть было совершенно не сложно. Судя по времени телеграммы, лейтенант Крапов не явился на утреннее построение и его кинулись около семи утра. Пока открыли, пока разобрались, пока вы отбили телеграмму, прошел еще час. Можно предполагать, что убийство совершено в интервале со вчерашнего вечера и до шести утра.
– Выстрела, как ни удивительно, никто не слышал. Его сосед сверху вернулся в час ночи. Играл в собрании в карты. А семья напротив находилась в дальней комнате, так что, похоже, ваше предположение можно еще более ограничить в рамках, – Гурьев решился вступить в диалог, будучи уверенным, что не будет осмеян.
– Прекрасно. Я вам благодарен за уточнение. Не исключено – знай ночной гость Крапова о том, что он не будет услышан, мы бы с вами взрывателей не нашли, и дело выглядело бы как обычное самоубийство из-за разбитого сердца. А я, кстати, знаю предмет вожделений покойного, так что по сути своей, записка не так уж и далека от истины.
– Вы удивительный человек, господин Лузгин, – удивился Гурьев. – Скорость вашего мышления впечатляет.
Не обратив внимания на эти неуместные в данной ситуации дифирамбы, адъютант предпочел не сбиваться с хода своих мыслей, а лишь поднес руку к камину, что располагался в этой комнате и убедился, что он еще хранит остатки тепла, не смотря на открытое окно.
– Теперь у меня есть одна просьба. Мне нужен тот самый матрос, что нес вахту в день нашего с вами знакомства. Это сложно сделать сейчас?
Гурьев немного помедлил, но тут же, молча, вышел в коридор, чтобы дать полицмейстеру указание доставить подозреваемого, пребывавшего в соседней казарме. Только такой аргумент мог сдвинуть его с места по приказу военного.
Спустя минут десять матросик с заспанным лицом прибыл в распоряжение начальника класса в сопровождении полицмейстера.
– Руки, руки убери! – возмущался юноша, когда его буквально втолкнули в квартиру.
– Вашблагородь, по вашему приказанию матрос Полоскун доставлен! – отрапортовал полицмейстер. – Иди, грешник…
– Оставьте нас, пожалуйста, – скомандовал Гурьев.
В полумраке перед собой юный матрос Полоскун различил начальника минного класса, который после всех событий к нему явно не благоволил и того самого господина, из-за которого это все произошло. При этом, они стояли по разные стороны от трупа с револьвером в руке, лежавшего головой к камину в луже почерневшей уже крови.
Отходной путь в парадное перекрывал полицмейстер, приволочивший его почти силком. Даже боцман в казарме был вынужден отступить перед этим гигантом, обещавшим стереть того в порошок, если господа не увидят через минуту перед собой «этого вбивцу». Для парня дело принимало скверный, как он думал, оборот.
– Не я это! Не я! У меня свидетели есть! Мы вчерась полы в казарме шкоблили! Христом богом клянусь, спросите кого хотите! Не я!
Паренек забился в угол, скомкав в руке бескозырку. Он вообще бездыханное тело до сих пор видал только в гробу на отпеваниях, а тут – офицер на полу с дыркой в мундире.
– Отставить истерику, матрос Полоскун! – скомандовал капитан второго ранга Гурьев. – Рррняйсь! Срррно!
Парень, рефлекторно повинуясь команде офицера, выпятил грудь, принял руки по швам и замер.
Лузгин глубоко вздохнул, взял в обе руки по лампе и подошел к трупу:
– Смотри сюда, матрос Полоскун. Ты знаешь этого офицера?
Побледневшая за время пребывания на полу кожа мертвеца несколько обострила его черты лица, а свет керосиновых ламп, освещавших его по бокам, сделал отчетливо видимыми фиолетовые трупные пятна, явственно выступившие по краям ушей.
– Никак нет! Ваше! Высоко! Благородие! – в каждом слове матроса сквозило отчаяние. Будто от того, как он быстро и громко ответит, зависела вся его дальнейшая жизнь и свобода.
– Хорош орать, Полоскун… Весь флигель побудишь. Тебя как звать-то? – адъютант, наблюдая дрожь в руках юноши, решил того пожалеть и сменил тон почти на отеческий.
– Максимом. Максимкой величают.
– Слушай меня, Максимка… Сейчас ты напряжешь память и посмотришь на него еще раз внимательно.
Заставив себя наклониться над бездыханным телом, матросик все же без сомнения прошептал:
– Никак нет, вашблагородь… не знаю я его. Я тут второй месяц, откудова я могу знать?
Адъютант взял одну из ламп и удалился в платяной шкаф. Порывшись там совершенно не долго, Лузгин подошел к серванту, извлек из одного из ящичков нечто небольшое и вернулся к трупу, чтобы провести с ним несколько нехитрых манипуляций.
– А так?
Перед матросом лежал уже не офицер, а мужик в заячьей шапке, на верхней губе которого появились рыжеватые усы.
– Ох, провалиться мне сквозь палубу… – матрос от неожиданности опешил. – Дык этож тот плотник, якорь ему в…
Удовлетворенный своей смекалкой, Лузгин вернул на место шапку и довольно пышные накладные усы. У него уже не возникало вопросов, из какого театра лейтенант Крапов их получил.
