– Рад приветствовать вас на территории Российской империи! – действительный статский советник, князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, не смотря на все свои регалии и дипломатический статус, внешне напоминал провинциального помещика. Живой, искренний взгляд, лихо, на казацкий манер, подкрученные усы, умеренная полнота и благородная седина на висках никак не совпадали с представлением адъютанта об образе ушлого специалиста по дипломатическим интригам в Европе.
– С удовольствием почувствовал себя как дома, ваше превосходительство, – Лузгин встал с кресла и сделал несколько шагов навстречу послу, протянувшему руку первым. – Разрешите представиться! Адъютант Его высочества Великого князя Константина Николаевича, капитан второго ранга Лузгин Леонид Павлович.
– Да знаю, знаю, мне уже доложили, – улыбнулся посол. – О вашем визите меня загодя не информировали, из чего делаю вывод, что миссия ваша срочная и незапланированная. Я прав?
Князь проследовал к камину и пригласил гостя присесть в глубокое кожаное кресло.
– Можно сказать, экспромт… – Лузгин опустил руку во внутренний карман, откуда извлек продолговатый немного помятый конверт без подписи. – Рекомендательное письмо. Извольте ознакомиться…
– Тээкс… – произнес посол, доставая из продолговатого чехла пенсне, и водружая его на нос. – Ознакомимся…
Теперь адъютант нашел сходство князя с каким-нибудь профессором, настолько бережно тот вскрыл конверт и развернул письмо. Казалось бы, одна деталь – пенсне – а как моментально изменилось восприятие человека, подумал Лузгин, продолжая изучать внешность посла. За все время своей службы при дворе адъютант только укрепился во мнении, что внешность, манеры и многие мелкие детали, способные ускользнуть от внимания обычного обывателя, могут рассказать о человеке гораздо больше, чем личное дело. То, как князь обращался с документом, выдало в нем личность внимательную, аккуратную и осторожную, что вкупе с его розовощекостью и обаянием позволяло Лузгину сделать вывод, что посол гораздо более глубокая личность, чем «провинциальный помещик». В дипломатии важна каждая деталь, любая мелочь, и образ такого себе наивного простака, который князь так старательно подавал, скрывал за собой совершенно другого человека.
– Милейший друг мой, Алексей Борисович, – посол принялся вслух зачитывать письмо и после первой же фразы уголок его рта, приподнявшись, выдал легкую улыбку. – Доселе не смел терзать Вас своими просьбами, но сейчас вынужден обратиться за помощью.
Посол уже не скрывал улыбки, его глаза сквозь стекла пенсне казались Лузгину еще больше, чем на самом деле. Почерк Великого князя Лобанов-Ростовский узнал с первых строк.
– В ваших краях скоро окажется мой близкий друг, предъявитель сего послания. Все, о чем я смею Вас просить – это дать ему кров и пищу на те несколько дней, которые нужны ему, чтобы обернуться с делами. Друг мой несколько нелюдим и стеснен в средствах. Рассчитываю, что не откажете. Всегда Ваш, К.Н.
О содержимом письма Лузгин информирован не был. Великий князь вручил его перед отъездом в Англию со словами: «отдашь послу, он все поймет». Весь путь до Лондона адъютант держал конверт во внутреннем кармане, подразумевая, что обязан беречь корреспонденцию от случайных глаз. Опыт дипломатического курьера, полученный в молодости, не давал ему возможности расслабиться ни на минуту.
– Его высочество поступил весьма мудро, отказавшись от официального бланка и выбрав такой необычный стиль. Попади это письмо к недоброжелателям, они вполне могли бы сопоставить ваш образ безденежного коммивояжера с текстом, и никакого сомнения в его правдоподобности никогда не возникло бы… – заметил посол, снимая пенсне. – Как добрались?
– Вполне сносно. Варшава, Париж, Гавр. Затем паровым пакетботом до Саутгемптона. Поездом до Лондона я не воспользовался, добирался на перекладных. Давно мечтал рассмотреть пейзажи Англии во всей их красе.
[45]
– Весьма предусмотрительно, но время, конечно, не самое лучшее для наслаждения видами, – ответил князь. – Еще бы месяц, и деревья покроются молодой листвой. Тогда исчезнет эта всепроникающая серость, от которой я порой теряю самообладание. А это вредно в моей профессии. Впрочем, судя по всему, для вашей миссии необходимо соблюдать некие правила осторожности. Естественно, не спрашиваю…
Посол поднялся из кресла и подошел к камину, чтобы подвинуть немного влево один из серебряных подсвечников, стоявших на полке. Сделав шаг назад, князь убедился в идеально достигнутой симметрии, и, довольный результатом, продолжил:
– Ваша комната расположена на третьем этаже над моей квартирой. Подгорский вас проводит. Ужин он вам принесет туда. Ни к чему афишировать ваше пребывание здесь, как я понимаю.
– Совершенно так, ваше превосходительство, – согласился с князем Лузгин.
– Отлично. Я рад, что наши мысли сходятся. Чем еще я могу помочь, кроме того, что уже сделано? – спросил посол, откинув крышку своего хронометра, что означало, что его время на исходе.
– Мне нужно утром покинуть посольство незамеченным.
– Очевидно, и попасть обратно нужно таким же образом. Я не могу утверждать, что за нами не присматривают. Пусть думают, что посетитель вошел, провел здесь несколько дней, а затем вышел. Пока будут голову ломать, вы сделаете свои дела, – согласился посол. – Справа от входа есть одноэтажная пристройка с большими окнами. Это столовая. За ней в заборе есть арка. Она ведет во внутренний двор, который закрыт от обзора со всех сторон. Завтра в семь с четвертью оттуда за провизией отправится карета. Расскажете извозчику, где вас высадить в городе. За поводья сядет известный вам господин Подгорский. Договоритесь о времени, он вас будет вечером ждать там же. На время вашего здесь пребывания он будет вашим кэбменом.
– Ваше превосходительство, у меня нет больше пожеланий. Я признателен вам, – легким кивком Лузгин выразил свое почтение.
* * *
Утреннее преображение чиновника российской дипломатической миссии Подгорского несказанно удивило Лузгина. Только адъютант к назначенному времени вышел в посольский двор, как его грубым голосом приветствовал невысокий кучер в затертом цилиндре. От вчерашнего лоска остались только пышные бакенбарды. Грубые башмаки, засаленные на карманах брюки, не первой свежести манжеты – образ кучера был воплощен в реальность практически идеально. Не хватало только грязи под ногтями, но Подгорский и этот вопрос решил, немного измазав руки золой из камина.
– Мое восхищение! – адъютант, улыбаясь, обошел кучера и внимательно осмотрел его со всех сторон. – Господин Подгорский, вам бы на курсах театральных преподавать!
Перекинув вожжи на другую сторону, чиновник пнул квадратным носком ступицу переднего колеса, как это делают настоящие возницы в Лондоне и невозмутимо ответил:
– У Игнатьева в Константинополе еще и не тому научишься… Цилиндр мне больше по душе, чем тюрбан, да и мои любимые бакенбарды, – кучер с любовью погладил седые волосы на своих щеках, – здесь более уместны. Игнатьев заставлял бороду носить. Куда едем, господин коммивояжер?
