Как только Харрис взошел на борт военного корабля, старик Ли испытал даже не злость. Это было скорее отчаяние. Чувство – неведомое одному из главарей триады уже несколько десятилетий. Ли искренне пожалел, что потратил столько дней и упустил множество возможностей для исполнения приговора. Он все хотел сделать красиво. Он мечтал видеть глаза англичанина, выкатывающиеся из орбит почти сразу после укола отравленным шипом акации. Через пятнадцать секунд должна пойти пена изо рта, еще через пять судороги волной прокатятся по телу, причиняя неимоверную боль в каждой мышце, но сознание останется еще ясным. Генри будет осознавать, что с ним происходит. После второй волны судорог будет только десять – двенадцать секунд, чтобы сказать ему о приговоре. Этот момент должен доставить жертве самые сильные страдания – он будет кричать: «За что?», но звук не вырвется наружу из парализованных легких. Этот крик останется на посмертной маске. Генри так и умрет с открытым ртом и выпученными от боли и ужаса глазами.
Много раз старик Ли представлял себе, как будет выглядеть его последняя миссия, по секундам тренировал каждый свой жест, каждое слово. Ничего, что англичанин не знает его родного языка, все что нужно, он поймет по глазам.
А сейчас – отчаяние. Если Генри уйдет в море на этом корабле, то может спуститься на берег в любом месте мира.
Старик Ли, пригнувшись почти до земли, пробрался со стороны кормы к швартовому канату. Часовой на причале все свое внимание обратил на командира, беседовавшего с Генри.
В те времена, когда на спине старика еще не появился четырехлапый дракон с открытой пастью, он мог бы подняться на борт, ступая по канату ногами, расставив руки в стороны. Сегодня Ли приложил все остатки своих сил, чтобы преодолеть этот путь, повиснув на пеньковом канате. Благо, шлюп имел невысокую корму, возвышавшуюся над водой не больше, чем на десять футов, а с причала путь до цели сокращался вдвое.
[48]
Команда «Боевая тревога» застала китайца на лестнице, ведущей в машинное отделение. Затаившись под ней, он наблюдал чрезвычайное оживление и очередной раз пожалел о том, что не знаком с языком этих хитрых и жадных людей.
Машина издала рокочущий звук, зашевелились ее железные члены, струи пара в нескольких местах вырвались через клапана, закрутился гребной вал. В общем шуме китаец без труда выбрался из своего убежища, чтобы выбраться на палубу. Его цель была там, но задача теперь усложнилась многократно. Перед тем, как прыгнуть на канат, Ли обратил внимание, что старший офицер, который всем отдавал команды, пригласил Генри с собой. Они были явно встревожены чем-то. В такой момент командир не пойдет в кают-компанию. Он будет стоять на мостике. Значит цель – капитанский мостик. Генри тоже должен быть там.
Суета закончилась так же резко, как и началась – все матросы заняли свои места и палуба опустела.
Вдоль борта над водой свисали две закрепленные на балках шлюпки, накрытые каким-то брезентом. Если попасть в дальнюю от кормы, то открывается прямая видимость на лестницу, ведущую на капитанский мостик.
Через минуту, вспоров ножом трос, крепивший чехол, Ли ввалился внутрь шлюпки, больно ударившись о борт головой. Тонкая струйка крови согрела кожу, но китаец только улыбнулся. Он пальцем снял каплю с виска и приложил к ней язык. Солоноватый вкус крови придавал ему смелости.
Корабль на всех парах мчался в пролив Ла Манш и к своему счастью старик Ли в тусклом свете смог разглядеть на мостике Генри Харриса, указывавшему капитану примерное направление движения. Тот с невозмутимым спокойствием осматривал горизонт в бинокль, будто и не суетился вокруг него этот излишне эмоциональный молодой человек.
Мысль о том, чтобы выстрелить сейчас, китаец с горечью отверг – между ним и приговоренным было стекло. Нужно дождаться момента, когда Харрис выйдет из рубки и сделает шаг на ступени, ведущие вниз. Тогда он станет идеальной мишенью.
– Две мачты и труба. Борт черный с синим кантом по верху! – Генри не унимался, пытаясь быть командиру полезным.
– Каковы наши действия, когда мы их настигнем? – спросил капитан, не отрываясь от бинокля.
– Нужно арестовать пассажира. Дело государственной важности, командир! – нервно сказал Харрис. Его лицо покрылось румянцем, на кончиках пальцев был заметен тремор.
– Я знаю «Жозефину». И капитана Брюне знаю. Отчаянный малый. Он не остановится, тем более, мы вышли из акватории порта и теперь в нейтральных водах. Он имеет право не останавливаться, – заметил капитан. – Насколько решительными должны быть наши действия?
– Настолько, чтобы этот человек не добрался до Гавра! И этот вопрос стоимости не имеет. Сколько у нас пушек? – в голосе Генри капитан ощутил некоторые вибрации, свойственные человеку, пребывающему на пике волнения. Похоже, дело было нешуточным.
– Пушек у нас восемь. Но как вы себе представляете, мистер Харрис, пальбу по иностранному гражданскому судну? Я бы не хотел, чтобы этот день стал последним в моей карьере. «Альбион» – сторожевое судно. Стать причиной войны – это не наша миссия, – капитан разговаривал так же размеренно и спокойно.
– Этот день точно станет последним в вашей карьере, если вы не выполните приказ. Какими средствами – для меня не важно. Это вы командир корабля!
– Через час с четвертью, если француз идет прямым курсом, мы их нагоним. Палить я не имею права.
– Да что хотите делайте! – зрачки Генри расширились, нижняя губа выпятилась вперед, выражая ярость. – Хоть на абордаж берите! Дайте мне этого пассажира!
Через сорок пять минут, вопреки расчетам, «Альбион» наткнулся на дрейфующую в водах пролива «Жозефину». Сигнальные фонари покачивались в такт низкой волне, на палубе было замечено некоторое оживление.
– Чёрт побери! Это английский сторожевик! – разъярился Брюне. Что ему здесь нужно? – капитан высунулся через квадратный иллюминатор по пояс с левого борта.
– Отчаливай! Убирайся быстрее! Мы уходим! – кричал Брюне своим компаньонам-контрабандистам, доставившим ему груз лучшей шерстяной ткани. Перегрузка заняла всего-то четверть часа, и все шло по плану, но тут из темноты появился английский военный корабль.
– Машина, полный ход! – заорал капитан Брюне, ударив три раза в гонговый телеграф. – Лево руля!
«Жозефина» прославилась именно благодаря скорости своего хода и отчаянному капитану. Переложив штурвал круто влево, Брюне заставил корабль накрениться. Такой маневр англичане расценили, как нежелание подчиниться команде к досмотру.
– Какого черта? – Рычал Брюне, непрерывно вращая штурвал. Пассажиры в салоне крепко схватились за поручни, не понимая, что происходит с судном в спокойном море. – Это мой корабль! Это открытое море! Это мой товар!
«Альбион», все же, был кораблем военным и в резвости не уступал ни одному торговому судну. Заняв позицию по правому борту «Жозефины», шлюп приближался все ближе, грозя своим металлическим бортом разнести её в щепки.
