По краям поля зрения вспыхивали созвездия черных и серебристых огоньков. «Шутихи звезд», – подумала она. Это странно завораживало: смотреть, как у тебя перед глазами рождаются и умирают, вспыхивают и гаснут новые вселенные. Бекки понимала: скоро погаснет и она сама – и эта мысль не пугала, не требовала немедленных действий.
Откуда-то из дальнего далека звал ее Кэл. Если до того он был в Манитобе – сейчас, наверное, там, в Манитобе, спустился в шахту.
Бекки сжала в руке кольцо с ключами. Острые зубцы вонзились ей в ладонь.
– Он очень хочет пить, этот старый камень, – продолжал Росс. – Сладка ему кровь, но слезы еще слаще! А если я оттрахаю тебя на этом камне, он получит и то и другое. Но надо спешить. Не хотелось бы, сама понимаешь, заниматься такими вещами на глазах у ребенка!
Он снова дыхнул ей в лицо травянистой вонью; и в этот миг она вытащила руку из кармана, зажав ключ большим и указательным пальцами, и ткнула Россу Хамболту в лицо. Хотела просто отодвинуть его подальше, чтобы не дышал на нее, – она не могла больше выносить эту вонь. Ткнула бессильно, вяло, можно сказать, почти по-дружески; однако острый зубец ключа проехался из-под левого глаза по щеке, оставляя за собой извилистый кровавый след.
Росс поморщился и отдернул голову. На миг хватка ослабла; он перестал сжимать ей горло. Мгновение спустя снова сжал пальцы, однако Бекки успела судорожно втянуть в себя воздух. Искры – шутихи звезд – вспыхивающие и меркнущие на периферии ее зрения, погасли. В голове прояснилось так внезапно, так резко, словно кто-то вылил ведерко холодной воды в лицо. Она опять его ударила, на сей раз с размаху, и вонзила ключ в глаз. Костяшки ее пальцев встретились с костями черепа; ключ пробил роговицу и вспорол глазное яблоко.
Росс не закричал. Скорее издал какой-то собачий звук, полурык, полулай, и сильно толкнул ее в сторону, стараясь сбить с ног. Руки у него облезали, сожженные солнцем; оказавшись с ним вплотную, лицом к лицу, Бекки заметила, что и лицо сильно обожжено – с носа, шелушась, слезает кожа. Он рычал и скалил зубы, испачканные зеленым и розовым.
Бекки уронила руку. Ключ не упал: он по-прежнему торчал из глазницы, другие ключи болтались на кольце и били Росса по щетинистой щеке. Всю левую сторону лица заливала кровь, глазница превратилась в кровавую дыру.
Травяное море забурлило вокруг них. Поднялся ветер, и высокие стебли били и стегали Бекки по спине и по ногам.
Он ударил ее коленом в живот – мощно, словно дубиной. Бекки ощутила боль и нечто иное, хуже боли, внизу живота. Спазм, судорожное сокращение мышц, будто во чреве у нее узловатая веревка и кто-то сильно за нее дернул – куда сильнее, чем следовало.
– Бекки! Девочка моя! – с безумным весельем в голосе вскричал Росс. – Посмотри на себя! Ты же вся в траве! Ты вся – трава!
И снова ударил ее в живот, и еще раз; и с каждым ударом повторялся этот черный гибельный взрыв внутри. Мелькнуло в голове: «Он убивает ребенка!» Что-то потекло по левой ноге – Бекки не могла сказать, кровь или моча.
Они плясали вместе, беременная и одноглазый безумец. Плясали, скользя на мокрой траве, и он все не отпускал ее горло. Вдвоем, шатаясь и спотыкаясь, они двигались полукругом вдоль тела Натали Хамболт. Бекки видела, что слева от нее лежит мертвая, видела бледные, окровавленные, искусанные бедра, и задранную и скомканную джинсовую юбку, и «бабушкины» трусы, запятнанные травой. И руку – оторванную руку в траве, прямо под ногами у Росса Хамболта. Грязная искусанная рука (как он отделил ее от тела? Неужели просто оторвал?) лежала ладонью вверх, согнув пальцы с грязью под обломанными ногтями.
Бекки бросилась на Росса, навалилась всем телом. Он шагнул назад, наступил на руку, и та повернулась у него под ногой. Росс издал гневный сиплый рык и повалился наземь, увлекая Бекки за собой. Горло ее он не отпускал, пока не упал на землю, звучно лязгнув зубами.
Большую часть удара Росс принял на себя; его рыхлое тело – тело немолодого семейного клерка из пригорода – смягчило для нее падение. Бекки оттолкнулась, спрыгнула с него и на четвереньках поползла прочь.
Ползти она быстро не могла. Ее тошнило, страшная тяжесть гнула к земле, внутри все пульсировало и сжималось, словно она проглотила мяч.
Росс схватил ее за ногу и дернул. Бекки упала плашмя на живот – на свой избитый, болезненно пульсирующий живот. Невыносимая боль пронзила ее, точно копьем; казалось, внутри что-то разрывается. Подбородок стукнулся о мокрую землю. Черные мушки заплясали перед глазами.
– Куда собралась, Бекки Демут? – Она не называла свою фамилию. Ему неоткуда это знать. – Я ведь тебя везде найду! Трава покажет, где ты прячешься, пляшущие человечки приведут меня к тебе! Иди сюда! Не нужно тебе ехать в Сан-Диего, незачем решать, что делать с ребенком, – все уже решено!
Зрение ее прояснилось, и прямо перед собой, на примятой траве, Бекки увидела соломенную женскую сумочку. Все ее содержимое, вывернутое, валялось рядом, и среди прочего – маленькие маникюрные ножнички, даже скорее щипчики. Лезвия их были в засыхающей крови. Бекки не хотела думать о том, что делал этими ножницами Росс Хамболт – и о том, что могла бы сделать она сама.
Не хотела – однако сжала их в руке.
– Сюда, я сказал! – рявкнул Росс Хамболт. – Быстро, сука! – И дернул ее за ногу.
Бекки извернулась и бросилась на него, зажав в кулаке маникюрные ножницы Натали Хамболт. Ударила в лицо: раз, и другой, и третий – пока он не закричал. Крик боли скоро превратился в истерический смех, полный безудержного безумного веселья, а потом затих.
«Мальчик тоже смеялся», – подумала Бекки. А дальше ничего не думала довольно долго. Пока не взошла луна.
→
При свете угасающего дня Кэл сидел в траве, смахивая слезы со щек.
Нет, он не ревел. Просто плюхнулся на землю – после того как бог знает сколько блуждал в траве и звал Бекки, давно уже переставшую ему отвечать, – и дыхание его сделалось затрудненным, а глаза зачесались и переполнились влагой.
Над головой догорал величественный закат. Бескрайнее синее небо к востоку становилось все темнее и темнее, пока не погрузилось полностью во тьму, а на западе, над церковью, заполыхало адским пламенем. Церковь Кэл все еще видел – время от времени, когда находил в себе силы подпрыгнуть и убеждал себя, что в этом есть какой-то смысл.
Сникерсы промокли насквозь и отяжелели. Ныли ноги. Зудели бедра с внутренней стороны. Кэл снял правый сникерс, вылил из него ручеек грязной воды. Он был без носков, и собственная босая нога показалась ему мертвенно-белой, тошнотворной, словно у утопленника.
Снял второй сникерс, хотел вылить воду и из него, поколебался – затем поднес тапок к губам и втянул грязную воду со вкусом собственных потных ног.
Далеко, далеко в траве он слышал голоса Бекки и Мужика. Мужик с бесшабашным пьяным весельем в голосе что-то ей растолковывал, но Кэл почти не разбирал слов. Что-то о камне. О пляшущих человечках. О том, что кто-то хочет пить. Строчка из старой песни. Как там? «Двадцать лет работы, а теперь ночная смена…» Нет, как-то иначе. Но вроде того. В народных песнях Кэл не особо разбирался – предпочитал Rush, и через всю страну они ехали под звуки Permanent Waves.
