Потом он услышал, как двое дерутся в траве, услышал сдавленные крики Бекки, услышал, как Мужик рычит на нее. А затем раздались вопли – душераздирающие вопли, в которых, однако, звучало какое-то безумное веселье. И кричала уже не Бекки. Кричал Мужик.
К тому моменту Кэл впал в истерику. Бежал, прыгал, звал ее, сам не понимая, что делает, – пока наконец не взял себя в руки, не заставил остановиться и прислушаться. Согнулся, упираясь руками в колени и тяжело дыша, с иссохшим от жажды горлом, и сосредоточился на тишине.
На шепоте травы.
– Бекки! – снова сипло крикнул он. – Бекки!
Ни звука – лишь ветер шелестит в стеблях.
Он прошел еще немного. Снова позвал. Потом сел. И очень старался не плакать.
А над головой догорал величественный закат.
Кэл обшарил карманы: в сотый раз, совершенно безнадежно, преследуемый мечтой о завалявшейся где-нибудь пластинке «Джуси Фрут». Упаковку «Джуси Фрут» он купил в Пенсильвании, но они вдвоем с Бекки прикончили ее задолго до границы Огайо. «Джуси Фрут» – пустая трата денег. Чистый сахар с апельсиновым привкусом, хватает его на четыре укуса, и…
…нащупал твердый картон и извлек на свет коробок спичек. Кэл не курил, спички раздавали бесплатно в винном магазинчике через дорогу от Железного Дракона в Вандалии. Вот и он сам на коробке – стальная зверюга тридцати пяти футов в длину. Бекки и Кэл накупили жетонов и почти весь вечер «кормили» Дракона, а он в благодарность извергал из ноздрей горящий пропан. Кэл представил себе, как этот дракон садится в поле, выпускает струю огня. От удовольствия у него даже голова закружилась.
Он повертел спичечный коробок в руке, раздумывая.
«Сжечь поле, – говорил он себе. – Сжечь это гребаное поле на хрен!» Высокая трава, скормленная огню, пойдет путем всея соломы.
Кэл воображал реку горящей травы, представлял, как она рассыпает искры, как взлетают в воздух, кувыркаются и падают обрывки горящих стеблей. Образ был такой яркий, что, прикрыв глаза, он, кажется, даже ощущал запах – вонь горящей зелени, мерзкий и сладостный запах конца лета.
А если огонь погубит его самого? Или обрушится на Бекки? Что, если она лежит сейчас где-нибудь без сознания – и очнется от того, что пламя жжет ей волосы?
Нет. Бекки должна остаться в безопасности. И сам он тоже. Вот что придумал Кэл: он напугает траву, сделает ей больно, покажет, что с ним лучше не шутить, – и тогда она его отпустит. Отпустит их обоих. Ведь каждый раз, когда влажный стебель касался его щеки, Кэл чувствовал, что трава его дразнит, играет с ним.
Поднявшись на ноющих ногах, он начал рвать траву. Это оказалось нелегко – трава была старая и жесткая, с острыми краями, резавшими руки; однако он вырвал несколько стеблей, свернул их в нечто вроде бублика и опустился перед ним на колени, словно кающийся грешник перед личным алтарем. Достал одну спичку, чиркнул по коробку, прикрывая ладонью, чтобы ее не задул ветер. Вспыхнуло пламя. Кэл держал спичку у самого лица, так, что чувствовал запах горящей серы.
Едва он поднес ее к тяжелой влажной траве, пропитанной соками, гнущейся под тяжестью никогда не высыхающей росы, – спичка угасла.
Трясущейся рукой Кэл зажег следующую.
Коснувшись травы, она зашипела и потухла тоже. Кажется, у Джека Лондона был похожий рассказ.
Еще одна. И еще. Каждая спичка, касаясь мокрой травы, выпускала пухлый белый дымок и гасла. Одна даже и травы не коснулась – ее сразу потушил ветер.
Наконец, когда осталось всего шесть спичек, Кэл зажег одну, а затем в отчаянии поднес ее к самому коробку. Коробок вспыхнул мгновенно, ярким белым пламенем, и Кэл уронил его на сплетенную, кое-где опаленную, но все еще влажную траву. На секунду верхушка массы желто-зеленых стеблей занялась, полыхнула ярким огнем.
В следующий миг спичечный коробок прожег в сырой траве дыру, упал в мокрую грязь и погас.
В безобразном, тошнотворном отчаянии Кэл пинал горелую траву. Сейчас это был единственный способ не заплакать.
Потом он сел, зажмурившись и уткнувшись лбом в колени. Кэл устал и хотел отдохнуть, хотел лечь на спину и смотреть, как в небе загораются звезды. Только мерзко было ложиться в эту липкую вязкую грязь, пачкать в ней спину и волосы. Он и без того весь в грязи, и босые ноги изрезаны жесткой травой. Кэл подумал было о том, чтобы, пока не совсем стемнело, еще раз попробовать выйти на дорогу – однако понял, что сейчас даже встать не сможет.
Подняться на ноги его заставил звук – далекий, едва слышный звук автомобильной сигнализации. И не просто сигнализации. Не обычный вопль сирены: «Уааа-уааа-уааа!», скорее: «Уиии-дзынь, уиии-дзынь, уиии-дзынь!» Насколько он знал, так дзынькают в минуту опасности, одновременно мигая фарами, только старые «Мазды».
Например, такая, на которой ехали через всю страну они с Бекки.
«Уиии-дзынь, уиии-дзынь, уиии-дзынь!»
Ноги устали зверски, однако Кэл снова подпрыгнул. Дорога опять приблизилась (не то чтобы это имело значение) – и да, вдалеке он разглядел мигающую пару фар. Больше почти ничего; впрочем, чтобы догадаться, что происходит, ничего иного и не требовалось.
Люди из поселка по другую сторону дороги, поселка с церковью и разбитым кегельбаном, все знают об этом поле. Наверняка учат детей не переходить дорогу, держаться на безопасной стороне. И когда случайный турист слышит крики о помощи, решает поиграть в доброго самаритянина и исчезает в высокой траве – местные, выждав время, наведываются к его машине и забирают оттуда все ценное.
«Быть может, они любят это старое поле. Поклоняются ему. И…»
Кэл пытался остановиться, не додумывать эту мысль до конца – но она додумалась сама.
«И приносят жертвы. А то добро, что можно найти в багажниках и в бардачках, – просто приятный бонус».
Как не хватает Бекки! Господи, как же ему сейчас нужна Бекки! И что-нибудь пожрать. Даже трудно решить, что нужно больше.
– Бекки! Бекки!
Молчание. Над головой замерцали первые звезды.
Кэл упал на колени, зарылся пальцами в рыхлую грязь. Меж пальцев проступила вода. Он начал пить, стараясь отфильтровывать грязь зубами. «Будь здесь Бекки, – думал он, – мы бы обязательно что-нибудь придумали! Вдвоем мы бы знали, что делать! Одна голова на двоих… одна хорошо, а две лучше…»
Он уже не помнил, что надо фильтровать воду, и вместе с водой глотал грязь. Во рту задергалось что-то живое. Жучок, червячок – какая разница? Все это белок, в конце концов.
– Я никогда ее не найду, – проговорил Кэл, выпрямившись. Он смотрел в темнеющую, перекатывающуюся мягкими волнами траву. – Потому что ты мне не дашь, верно? Это твоя работа – разлучать любящих? Как в Книге Иова, да? И мы так и будем ходить кругами и звать друг друга, пока не сойдем с ума?
Вот только Бекки уже давным-давно его не зовет. Она совсем пропала. Как мама Тобина…
