Она выбежала на улицу, в пахнущий жасмином вечер, и начала звать. Звала во дворе. На улице. Звала, пока от крика не заболел живот. Стояла посреди пустой улицы и кричала, приложив руки ко рту: «Эй! Малышка! Эй!» Прошла квартал, забрела в траву и, кажется, долгие дни блуждала там, среди высоких стеблей, в поисках своей потерянной малышки. Потом наконец вышла – и там ее ждала машина, и Бекки села и поехала куда глаза глядят. И едет сама не зная куда, осматривая тротуары, чувствуя, как растет в ней отчаянный, звериный страх. Она потеряла свою девочку. Ее девочка, ее малышка, за которую Бекки отвечает, куда-то пропала – и бог знает, что могло с ней произойти, что может происходить прямо сейчас! От непонимания и страха все сжимается внутри. И болит живот. Так болит!
В темноте над дорогой пролетела стая мелких птичек.
В горле пересохло. Черт, как же невыносимо хочется пить!
Боль пронзала ее, как пронзает любовник – туда-сюда, туда-сюда.
Когда она во второй раз проезжала мимо бейсбольного поля, все игроки уже разошлись по домам. «Игра была прервана в связи с наступлением тьмы», – подумала Бекки; от этой мысли по рукам у нее побежали мурашки. И тут она услышала детский крик.
– БЕККИ! – кричала маленькая девочка. – ЕСТЬ ПОРА! – Как будто это Бекки потерялась! – ПОРА ИДТИ ЕСТЬ!
– ДЕВОЧКА, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – крикнула в ответ Бекки, сворачивая к тротуару. – ИДИ СЮДА! ИДИ СЮДА НЕМЕДЛЕННО!
– СНАЧАЛА НАЙДИ-И-И! – с радостным смехом отозвалась девочка. – ИДИ НА МОЙ ГОЛОС!
Казалось, крики доносятся с дальней стороны бейсбольного поля, поросшего высокой травой. Но разве Бекки уже не смотрела там? Разве не истоптала все поле вдоль и поперек, пытаясь ее найти? Разве не заблудилась сама в этой траве?
– «СТАРЫЙ ФЕРМЕР ИЗ КРЭНШО…» – громко продекламировала девочка.
Бекки двинулась в поле. Прошла два шага и вскрикнула: ее пронзила нестерпимая боль.
– «…ПРОГЛОТИЛ СЕМЯН МЕШОК!» – продолжала девочка, и звонкий голосок ее дрожал от едва сдерживаемого смеха.
Бекки остановилась, пережидая боль. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула – и когда стало немного полегче, сделала еще один осторожный шажок. Боль немедленно вернулась, хуже прежнего. Казалось, внутри что-то разрывается – будто внутренности ее натянуты, как простыня, растягиваются все сильнее и сильнее и начинают рваться посредине.
– «В ТРАВЕ ГОЛОВА, И В ЖОПЕ ТРАВА…» – пропела девочка.
Бекки громко всхлипнула, сделала еще один нетвердый шаг вперед. Она уже почти на второй базе. Высокая трава не так уж далеко… тут новый взрыв боли обрушился на нее, и она упала на колени.
– «…И ТРАВА ПРОРОСЛА ИЗ КИШОК!» – выкрикнула девочка; голос ее звенел смехом.
Бекки обхватила руками пустой бурдюк своего живота, зажмурилась, склонила голову и стала ждать облегчения. И когда ей стало чуточку легче, открыла глаза…
↓↑
…и перед ней, в пепельном предрассветном сумраке, стоял Кэл и смотрел на нее острыми, жадными глазами.
– Не шевелись, – велел он. – Пока не надо. Просто отдыхай. Я с тобой.
Кэл присел рядом. Он был обнажен до пояса, и костлявая грудь его в сизом сумраке казалась очень белой. Лицо сильно обгорело, на кончике носа волдырь; не считая этого, выглядел он отдохнувшим и бодрым. Нет, даже лучше: полным сил, энергичным, с ясным блестящим взглядом.
– Ребенок… – попробовала сказать Бекки, однако из горла вырвался лишь скрежет, словно кто-то пытался отпереть ржавый замок заржавевшим ключом.
– Пить хочешь? Еще бы! Держи. Давай-давай. Бери в рот. – И он сунул ей в рот холодную мокрую ткань – край своей футболки, которую намочил и свернул узлом.
Жадно, точно голодный младенец, Бекки вцепилась в нее и начала сосать.
– Все-все, – сказал он. – Хватит. Еще заболеешь. – И отобрал мокрую футболку, оставив Бекки с раскрытым ртом, как рыбу на песке.
– Ребенок! – прошептала она.
Кэл улыбнулся ей – самой чудной, самой прикольной своей улыбкой.
– Классная девчонка у тебя получилась! Она у меня. С ней все в порядке. Вот, смотри!
И достал откуда-то сбоку сверток – чужую футболку. Крохотное синеватое личико виднелось из-под нескольких слоев… савана? Нет, неправильное слово. В саваны заворачивают мертвых. А это повивальная пелена. Бекки родила свое дитя здесь, в высокой траве, и даже укрываться в хлеву ей не понадобилось!
Кэл, как всегда, словно прочел ее мысли:
– Ты у нас совсем как Дева Мария! Что ж, посмотрим, какие волхвы к нам явятся. И что за дары принесут.
Из-за спины у него бесшумно вынырнул маленький мальчик, веснушчатый, с обгоревшим на солнце лицом и, пожалуй, слишком широко расставленными глазами. Он тоже был в одних шортах – видимо, его футболка превратилась в пеленку. Наклонился, упершись руками в колени, чтобы взглянуть на младенца.
– Разве она не прекраснее всех на свете? – спросил Кэл, показывая мальчику ребенка.
– Она умопомрачительная! – ответил мальчик.
Бекки закрыла глаза.
→ ←
Она ехала на закате, с открытыми окнами, и ветер обдувал ей лицо. По обе стороны дороги колыхалась высокая трава – куда ни кинешь взор, ничего, кроме высокой травы. По этой дороге Бекки предстояло ехать до конца жизни.
– «Девочка пряталась в высокой траве, – напевала она, – и нападала на парней, проходящих мимо…»
Трава шелестела, и шуршала, и верхушками царапала небо.
← ←
Чуть позже она ненадолго открыла глаза.
Брат держал в руке испачканную кукольную ногу и смотрел на нее с каким-то идиотическим благоговением. Нога была реалистичная, пухлая, как у настоящего младенца, – только для младенца, пожалуй, маловата и какого-то странного синюшно-белого цвета, словно замороженное молоко. Кэл откусывал от нее и жевал. «Кэл, что ты делаешь, нельзя есть пластмассу!» – хотела воскликнуть Бекки, однако у нее не было сил заговорить.
За спиной у Кэла, боком к ней сидел мальчик и что-то слизывал с ладоней. Малиновое варенье, подумала Бекки.
В воздухе стоял острый запах, как будто от банки только что открытых рыбных консервов, – запах, от которого у нее заурчало в животе. Бекки, впрочем, была слишком слаба, чтобы сесть, слишком слаба, чтобы сказать хоть слово; она просто уронила голову на землю, снова закрыла глаза и погрузилась в сон.
← ← ←
На сей раз ей ничего не снилось.
← ← ← ←
Где-то залаяла собака: «Гав, гав!» Издали донесся стук молотка, и эти звуки пробудили Бекки.
Губы пересохли и потрескались. Снова страшно хотелось пить. И есть. И больно было так, будто ее долго били по животу.
