Вольфганг Амадей окликнул:
– Эй! Эй, мужик! Пришел потолковать с нижним классом? Давай сюда!
Манчестер Юнайтед отрывисто фыркнул от смеха. Он только что отправил в рот «шоколадный пончик» из белой салфетки, набив пасть. Только не салфетка это была, и не пончик. Сондерс велел себе: прекрати себя обманывать. Смотри и слушай, от этого зависит твоя жизнь. Не пончик и не салфетка. На окровавленном носовом платке лежал кусок печени. Дамский носовой платок, отделанный по краю кружавчиками.
Сондерс застыл на пороге, все еще со стороны вагона первого класса, не в состоянии сдвинуться с места. Словно заключенный в спасительную пентаграмму чародей. Он замер внутри, а снаружи беснуются демоны. И от смерти отделяет только эфемерная граница. Он забыл, что надо дышать правильно – он вообще забыл дышать. Легкие скрутило спазмом; они не хотели больше пропускать воздух. Интересно, заторможенно подумал Сондерс, можно ли задохнуться от ужаса и неспособности дышать?
Дверь между вагонами начала закрываться. Перед самым щелчком волк в костюме с «Манчестер Юнайтед» задрал морду к потолку и издевательски завыл.
Сондерс отошел от двери. Он похоронил родителей и сестру – та умерла неожиданно, в двадцать девять, от менингита; он побывал на похоронах десятка акционеров; однажды он наблюдал, как человек падает с сердечным приступом во время хоккейного матча. Но ему никогда не приходилось видеть вываленные на пол кишки и изрисованный кровью железнодорожный вагон. Однако сейчас он не испытал тошноты, не издал ни единого звука, не бросил лишнего взгляда. У него только ослабели руки, заледенели пальцы и в ушах раздался звон. И очень хотелось присесть.
Дверь в туалет была слева. Сондерс уставился на нее пустым взглядом и бездумно нажал кнопку. Дверь открылась; в лицо ударил страшный, перебивающий дыхание смрад. Последний посетитель не удосужился за собой смыть. Мусорная урна рядом с умывальником была переполнена, и туалетная бумага – сырая, грязная – валялась на полу. Сондерс всерьез подумал зайти внутрь и запереться. И не сдвинулся с места, – а когда дверь закрылась сама по себе, он по-прежнему стоял в проходе вагона первого класса.
Тесный туалет мог стать гробом – к тому же предельно вонючим. Зайди Сондерс туда, он никогда не выбрался бы наружу, так бы и умер там. Быть разорванным волками, сидя в уборной и взывая о помощи, – нет уж. Ужасный, одинокий, убогий конец – конец не только жизни, но и достоинства. Сондерс не мог рационально объяснить свою уверенность в том, что они заберутся внутрь при запертой двери, – он просто знал, знал это так же, как дату рождения или номер своего телефона.
Телефон. Можно же позвонить, сообщить, что он попал в беду. Угу. «Спасите, я в поезде с вервольфом». Холодная, окоченевшая рука нырнула в карман брюк, уже зная, что телефона там нет. И не было. Его телефон остался в кармане восьмисотдолларового пальто – пальто для лондонских туманов. Теперь, здесь, все оценивалось иначе, и все мелочи приобретали особенное значение. Телефон тоже канул в лондонский туман. Чтобы добраться до него, требовалось вернуться на свое место, протиснуться мимо бизнесволка, – что еще маловероятнее, чем обрести укрытие в туалете.
В карманах не имелось ничего, что сейчас могло бы ему помочь: несколько двадцатифунтовых банкнот, билет, карта железнодорожного маршрута. Дровосек оказался в лесной чаще без своего топора, даже без швейцарского армейского складного ножа – хотя что бы он с ним делал? Сондерс представил картину: вот волк в кепи набрасывается на него со спины, валит наземь; вот к лицу приближается волчья морда, и он ощущает зловонное дыхание. Представил – и содрогнулся. И что, бороться за жизнь, суматошно размахивая жалким перочинным ножиком? В горле зародился смех, и Сондерс затолкал его назад, осознавая, что это не веселье, а самая настоящая истерика. Пустые карманы, пустота в голове. Нет. Подождите. Карта. Он торопливо вытащил из кармана карту и развернул ее. Перед глазами расплывалось, он ничего не видел. Пришлось сделать усилие, – при всех своих недостатках Сондерс всегда умел взять себя в руки. Он нашел Ливерпульскую ветку и повел по ней пальцем на север от Лондона, выискивая следующую после Вулвертона остановку. И неважно, сколько до нее осталось.
Вулвертон располагался в двух третях пути от Лондона. Однако на карте значился не Вулвертон, а Вулферхэмптон. Сондерс быстро моргнул, пытаясь прояснить зрение. Возможно, на станции он просто неправильно прочитал дорожный указатель, и там так и значилось – Вулферхэмптон. Как бы то ни было, следующая остановка Фоксбиф. Что же получается, на станции будут ждать лисы? Сондерс почувствовал, что к горлу опять подступает истерический смех – как желчь, – и заставил себя сглотнуть. Смех сейчас так же смертельно опасен, как визг.
Ему пришлось уговаривать себя: в Фоксбифе непременно будут люди, и если он сумеет выбраться из поезда, то появится шанс на спасение. На карте Фоксбиф был в ногте от Вулвертона. Поезд наверняка уже у цели, у него скорость за сотню, и за прошедшие пятнадцать минут он должен покрыть почти все расстояние.
«Себе-то не ври. Какие пятнадцать, всего три минуты в лучшем случае, – произнес мягкий вкрадчивый голос в его голове. – Прошло всего три минуты, – и до Фоксбифа еще полчаса езды. Ко времени остановки твое тело уже остынет».
Сондерс снова развернул карту и бездумно уставился на линию маршрута. И внезапно осознал, что поравнялся с изучающим «Файнэншл таймс» волком. Сердце снова пронзила игла – ледяная и раскаленная одновременно. Такой иглой к подушечке прикрепляют экспонат коллекции: Сондерс, человек. Игла вонзилась глубоко. Ты еще слишком молод для остановки сердца, старина, подумал он… еще одна бесполезная мысль.
Сондерс сделал вид, что углубился в изучение карты и не заметил нужное место; он прошел до следующего ряда, надеясь там и устроиться. Потоптался, изобразил рассеянность и занял место по другую сторону прохода. Он не верил, что его представление одурачило волка с «Файнэншл таймс»: тот насмешливо хмыкнул, явно позабавленный спектаклем. Сондерс понимал, что игра его бездарна, и все же продолжал делать вид, что страшно увлечен исследованием карты: это создавало хоть какую-то иллюзию безопасности.
– Вы нашли туалет? – спросил бизнесволк.
– Занято, – ответил Сондерс.
– Хорошо, – сказал волк. – Хор-рошо. А вы американец.
– Поняли по акценту?
– Нет. По запаху. И да, нюанс есть у каждого, точно. У англичан, у американцев. Южане пахнут по-своему, калифорнийские спортсмены по-своему, жители Нью-Йорка по-своему. – Последнюю фразу волк попытался произнести с акцентом уроженца Квинса. – И все равно: вы все пахнете одинаково.
Сондерс сидел не двигаясь и смотрел прямо перед собой; пульс бешено стучал. В английском поезде меня сожрет волк, подумал он, – а потом осознал, что за последние несколько минут его мантра превратилась из отрицания в утверждение. Что себя-то обманывать? Он сложил карту и сунул ее в карман.
– И как мы пахнем? – спросил Сондерс.
– Как чизбургеры, – ответил волк и опять издал лающий смешок. – И как приглашение к столу.
