– Я ни разу не видел за дверью ничего, кроме чулана, вплоть до половины третьего ночи двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Тогда на верхнем этаже послышался стук копыт по половицам, словно там металась коза. Не успел я в холл выглянуть, как в меня кто-то врезался. Я решил было, что это детеныш – не человеческий, разумеется, козленок. Он ударил меня рогами в живот, опрокинул и выскочил из дома. Эдна – моя жена – даже побоялась выйти из спальни. Когда я наконец перевел дух и, согнувшись в три погибели, сполз вниз по лестнице, парадная дверь была открыта в роскошную летнюю ночь. Высокая трава ходила волнами под тяжелой золотой луной. Я подумал, в дом каким-то образом забежал олень, пометался здесь в страхе и выскочил обратно. Однако я вряд ли мог оставить входную дверь незапертой на ночь, не тот я человек. Да и как олень смог добраться аж до третьего этажа? Пришлось подниматься на чердак. На полпути мне в глаза бросилось что-то яркое. Золотая монета – вот что это было, с выбитой на ней рогатой головой. Валялась на ступеньке. До сих пор храню. Доверху я дополз ошарашенный, недоумевающий, прямо скажем, немного напуганный. Дверца была закрыта, но что-то подтолкнуло меня повернуть ручку. А там!.. Руины! Свист нездешнего ветра! Сумерки – скорее всего, закатные. После этого я открывал дверь ежедневно. Даже вел календарь. Та сторона показывалась лишь во время равноденствий и солнцестояний. В другие дни там по-прежнему был чулан. Первого фавна я уложил весной восемьдесят четвертого, притащил домой и с удовольствием убедился, что он куда вкуснее барашка. В восемьдесят девятом устроил первую охоту для гостей. Сам-то я к тому времени кого только не настрелял – от фавнов до орков, от вурлов до визлов, – и мне хотелось поделиться возможностью поохотиться на чудеса, пострелять по существам из сказок. Оказывается, если съесть сердце вурла, на какое-то время начинаешь понимать язык белок. Не то чтобы им было о чем поговорить, все интересы – орехов погрызть да перепихнуться. Или, к примеру, после тридцати я облысел, а только начал закусывать фавнами – снова оброс. И, хотя это секрет от миссис Чарн, на выезде я теперь как жеребец. Два раза в месяц мотаюсь в Портленд, к тамошним жрицам любви, так многие от меня враскоряку уходят. Перетертый орочий член. По сравнению с ним виагра – всего лишь аспирин. – Чарн подмигнул. – Идите спать, юноша. Завтра вы увидите, как ваши напарники добудут мечту во плоти!
Кристиан послушно кивнул и затворил дверь. Босиком, повесив голову, он двинулся к лестнице. Проходя мимо Чарна, кинул взгляд на стеклянный колпак, накрытый льняной тканью, той же, что в прошлый раз скрывала птичью клетку.
– Мистер Чарн, а что это?
Чарн шагнул в полосу лунного света, поставил свою ношу на швейную машинку. Стянул покрывало и перебросил его через руку.
– Здесь, на чердаке, слишком пусто, не так ли? Решил его как-то оживить.
Кристиан наклонился и заглянул под стекло. Два вурла застыли в драматических позах. Один – на красиво изогнутой ветке дерева, сжимая в руках меч величиной с человеческий мизинец и скаля зубы. Другая, в зеленой шляпке, спряталась под веткой, злобно прищурив глаза, словно готовясь напасть.
– Старина Хатч! – вздохнул Чарн. – Старушка Мехитабель!
Часть вторая
С той стороны двери
Стоктон мечтает о подходящей компании
Утром Питер встал в кислом настроении. Оказалось, он потерял охотничий нож «Мтек» с пистолетной ручкой, и потому стонал, проклиная все на свете, мотался по комнате, перетряхивая и роняя вещи и скуля, что нож просто обязан быть где-то здесь, пока Стоктон не приказал ему уняться, пригрозив оставить дома, как старую бабку.
После кофе и блинов охотники собрались на чердаке, одетые в камуфляж осенних тонов – бежевый с болотно-зеленым. Все при оружии, кроме Кристиана, вооруженного лишь блокнотом для набросков. Он оклемался после вчерашнего приступа тошноты, глаза сияли ожиданием, взгляд перескакивал с одного на другого, точно наступило утро Рождества и кругом царил дух любви и товарищества. Стоктон размышлял, не вызовет ли такой безудержный оптимизм головную боль у всех прочих. Слишком бурную радость стоило бы запретить и охранять от нее окружающих, как от пассивного курения. Чтобы ослабить свербящую под веками боль, пришлось открутить крышку термоса и хлебнуть кофе, изрядно сдобренного ликером «Айриш крим».
Чарн присоединился к ним последним, сегодня он меньше всего напоминал ведущего детской передачи. Со вскинутым на плечо карабином «Марлин 336» он двигался с уверенностью заядлого, опытного охотника.
– Один из вас не мог дождаться утра и пытался открыть дверь ночью, – сообщил Чарн, оглядывая попутчиков. Кристиан покраснел, Чарн снисходительно улыбнулся. – Попробуете еще раз, мистер Торопыга?
Кристиан опустился на колено. Взялся за ручку – все замерли – и толкнул дверь.
На деревянный пол замело несколько сухих листьев, пахнуло осенью. Кристиан задержался на пороге, вглядываясь в открывшиеся за дверью сумерки, вздохнул и выполз наружу. С той стороны донесся его серебристый восторженный смех. Стоктон опрокинул в себя новый глоток кофе.
Питер жаждет действовать
Вслед за Кристианом вылез Питер – с пыльного чердачного пола на голую холодную землю, под гребень нависшей скалы.
Поднялся на ноги и обнаружил, что стоит на прогалине, на склоне холма – как в природном амфитеатре, очерченном выцветшей травой. Повертелся кругом, оглядывая окрестности. Вокруг в беспорядке валялись поросшие мхом валуны. Хотя… При ближайшем рассмотрении оказалось, что не в таком уж беспорядке – валуны образовывали неровный полукруг, словно зубы в нижней челюсти какой-нибудь ископаемой твари. Одинокое полузасохшее дерево, кривое и сгорбленное, раскинуло ветви над руинами. Руинами ли? Или святилищем какого-то древнего жестокого культа? А может, аналогом современного театра? Кто знает? Только не Питер Стоктон.
На плечо легла рука отца. В траве посвистывал ветер.
– Прислушайся, – велел отец.
Питер наклонил голову, через секунду глаза его расширились.
– С-с-смерть, с-с-смерть, с-с-смерть, – шуршали стебли.
– Это смерть-трава, – объяснил отец. – Если неподалеку люди, она шепчет, как только подует ветер.
Небо над ними походило на запятнанную кровью простыню.
Питер оглянулся – мистер Фоллоуз как раз пролезал сквозь дверцу, чтобы присоединиться к остальным. На этой стороне дверной проем был высечен из грубого камня, сама дверь проделана в склоне холма, уходившего круто вверх. Последним выполз Чарн и закрыл за собой дверь.
– Сверим часы, – скомандовал он. – На моих сейчас 5:40 утра. К 5:40 вечера мы должны быть на обратном пути. Если открыть дверь хоть на минуту позже полуночи, вы не увидите ничего, кроме каменной плиты. И тогда вы застряли. В нашем мире дверь открывается каждые три месяца. Но каждые три месяца там – это девять месяцев здесь, полный срок беременности. А раньше не выйти. Снова дверь откроется только в день летнего солнцестояния, двадцать первого июня. Если у вас плохо с математикой, то… впервые я открыл дверь в этот мир тридцать семь лет назад. Здесь же за это время прошло девятьсот девяносто девять.
