Все, что мне важно, – это ты
Ограничения придают силы. Мощь джинна растет оттого, что он заключен в бутылку.
Ричард Уилбер
1
Она дергает тормоз и останавливает моноколесо на красный свет перед эстакадой – границей между просто плохим и совсем ужасным.
Айрис не хочет смотреть на Спицу, но ничего не может с собой поделать. Привычку желать задавить трудно, а вид с этого угла отличный. Да, ей пришлось понять, что некоторые вещи недостижимы, но сердце отказывается в это верить. Когда Айрис позволяет себе вспомнить, что́ обещал ей отец всего год назад, от радостного возбуждения вскипает кровь. А зря.
Она ловит себя на том, что вновь разглядывает зазубренный шпиль из стали и голубоватого хрома, проткнувший тусклые облака, и злится. «Расслабься», – приказывает она с ноткой презрения и заставляет себя отвернуться от Спицы и уставиться в никуда. А идиотское сердце все трепещет.
Айрис не замечает мальчика, который, ни жив ни мертв, смотрит на нее, стоя на углу. Она никогда его не замечает.
Он замечает ее всегда. Знает, где она была и куда направляется. Знает лучше ее самой.
2
– А что у меня есть! – говорит отец. – Закрой глаза.
Айрис слушается. И задерживает дыхание. Опять то же чувство – будто вскипает кровь. Надежда – глупая, детская надежда – наполняет ее, как шипучая мыльная пена, прозрачная и невесомая. Кажется кощунством даже про себя произнести это слово: Личина.
Сегодня Айрис точно не попадет на шпиль Спицы, на самую макушку мира. И «пенный ток» с друзьями пить не будет. И все же: вдруг ее старик затаил козырь в рукаве? Приберег пару жетонов на черный день? Вдруг бывший Оживи-человек оставил себе самое последнее волшебство? Сердце не теряет надежды.
Отец кладет ей на колени что-то тяжелое. Слишком тяжелое, чтобы быть Личиной. Чудесные пузырьки внутри лопаются и сдуваются.
– Ну вот, – говорит он. – С-смотри.
Его заикание угнетает Айрис. Он не заикался прежде, не заикался, когда жил с ней и с мамой и служил в «Смертельной игре».
Она открывает глаза.
Отец даже не упаковал подарок. Что-то круглое, размером с шар для боулинга, в помятом пакете. Она стаскивает пакет и смотрит на полупрозрачное зеленоватое стекло.
– Хрустальный шар? – уточняет она. – Ой, пап, мне всегда хотелось знать будущее!
Бред. У нее нет будущего… во всяком случае, такого, о котором стоит думать.
Старик наклоняется вперед, зажав ладони коленями, чтобы не тряслись. Когда-то и руки у него не дрожали. Влажно вздыхает через пластиковые трубочки. Респиратор с шипением перекачивает воздух.
– Это русалка. Ты в д-детстве такую хотела.
В детстве она много чего хотела. Туфли на микрокрыльях, чтобы бегать в шести дюймах над землей. Жабры – плавать в подводных лагунах. Она хотела все, что дарили Эми Паскваль и Джойс Бриллиант на их дни рождения, и родители знали об этом, но то было раньше.
Что-то мелькает и возится в гуще, похожей на вареный шпинат, подплывает к стеклу и таращится на нее. Такое противное, что Айрис едва не спихивает шар с колен.
– Ух ты! – произносит она. – Красота. Всегда о такой мечтала.
Отец склоняет голову, закрывает глаза. У Айрис колет в груди – он чуть не плачет.
– Я знаю, это совсем не то, что нужно. Не то, что я об-б-бещал.
Она сжимает его руку, сама готовая разрыдаться.
– Да нет, мне нравится!
И понимает, что ошиблась. Отец борется вовсе не со слезами, а с зевотой. Не в силах подавить ее, он прикрывает рот тыльной стороной ладони. Судя по всему, Айрис он даже не слышит.
– Я был бы рад, если б у нас получилось все, о чем мы говорили. Полет со Спицы в огромном п-пузыре, вместе. Это все проклятые медмеханизмы, детка. Настоящие гиены – каждая пытается отхватить хоть кусок от трупа. В этом году они сожрали твой подарок. Посмотрим, что будет на следующий. – Он с улыбкой качает головой. – Похоже, я уже вырубаюсь. Единственное доступное удовольствие для человека, у которого полсердца не работает. – Он сонно щурится. – Знаешь, русалки – они поют, когда влюбляются. Я их понимаю. Со мной так бывало.
– Серьезно? – спрашивает Айрис.
– Когда ты родилась. – Он вытягивается на кушетке, борясь с очередным зевком. – Пел тебе каждую ночь. Пока весь не испелся. – Отец закрывает глаза, пристраивает голову на несвежую подушку. – С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя, с днем рожденья, крошка Айрис, с днем р-р-р-р… – Он пытается передохнуть – влажный, затрудненный, тяжелый звук – и закашливается. Стучит себя по груди, отворачивается, пожимает плечами.
Когда Айрис идет к лестнице, ведущей вниз из отцовской соты, он уже спит.
Она захлопывает люк – один из восьми тысяч люков гигантского, тусклого, липкого, пещеристого улья. Кругом пахнет ржавыми трубами и мочой.
Моноколесо Айрис поставила на магнитный замок неподалеку от отцовского отсека, потому что здесь, в Сотах, все, что не приколочено, исчезает, как только отводишь взгляд. Усевшись на просторное красное сиденье, она щелкает выключателем раз пять-шесть прежде, чем понимает: колесо не работает. Сперва решает, что разрядилась батарея. Но оказывается, ее просто нет. Кто-то выдрал ее из паромотора и был таков.
– С днем рожденья меня… – растерянно выводит Айрис.
3
Скоростной поезд скользит с привычным приглушенным свистом, который нарастает и нарастает, пока состав не пролетает под ней, толкая воздушной волной. Айрис любит этот момент, любит, когда ее пронизывает свистом и вибрацией так, что замирает дыхание. Не в первый раз она гадает, что останется от нее, спрыгни она с каменной балюстрады; представляет, как превращается в приятный теплый дождик и алыми каплями моросит на лица подлой себялюбивой матери и бедного беспомощного отца.
Айрис сидит на балюстраде, болтая ногами и придерживая на коленях мутный зеленоватый аквариум. Через несколько минут придет следующий поезд.
Глядя в отравленный хрустальный шар своей судьбы, Айрис видит не будущее, но прошлое. В этот же день, год назад, она, пятнадцатилетняя, отрывалась с пятнадцатью друзьями в пятнадцати сотнях футов под землей, в клубе «Магма». Под полом из прозрачного «голубого хрусталя» булькала лава. Чтобы чувствовать ее тепло, они разулись и топтались босыми пятками всего в полудюйме над струящимися ручейками жидкого золота. Официант – механизм по имени Буб, полированный медный шар, – катался туда-сюда, то и дело приоткрывая крышку на голове, чтобы подать кому-нибудь очередное блюдо. В мерцающем красном свете лица девочек блестели от пота и волнения, хохот эхом отражался от теплых скалистых стен. Они поджарились почти как поросята, которых им принес официант.
