– Есть мысли, почему сработал сигнал? – интересуется он. – Долги? Желание кому-то навредить?
– Если у тебя долги, так и хочется кому-нибудь навредить. – Она поднимает аквариум, который все еще таскает под мышкой. – Наверное, он поймал меня на мысли о том, что можно сделать с русалкой. Помню, мы планировали угощаться суши на день рождения.
– Это питомец, а не закуска. Будь с ней поласковей.
Айрис запрокидывает голову и в сотнях футов над собой видит радужные шары, которые дрейфуют то там, то сям, выплывают из облаков, медленно опускаются на землю и так напоминают сверкающие игрушки на огромной елке, что она ахает. Она всегда надеялась, что когда-то полетит в таком.
Кованые бронзовые двери ведут на лестничную площадку. Темные стеклянные «тарелки» взлетают вверх вдоль стен, поднимаясь по спирали в никуда.
– Садись мне на спину, – командует Чип, опускаясь на одно колено.
– Последний раз в «лошадки» я играла лет в шесть, – замечает Айрис, снова вспоминая отца.
– А я двадцать три года назад, когда ты еще не родилась. Спица тогда стояла в лесах. Я и сам никогда не бывал на вершине.
Айрис залезает роботу на спину, обхватывает руками его пластальную шею. Он легко встает в полный рост. Когда они подходят к первой ступеньке, та вспыхивает подсветкой, за ней вторая, третья. И вот девочка и робот движутся вверх в ускоряющейся серии ярких вспышек.
– А тебе сколько лет? – спрашивает Айрис.
– Первый раз я включился около ста шестнадцати лет назад, почти за век до того, как начала функционировать твоя собственная операционная система.
– Ха!
Теперь они несутся так быстро, что Айрис начинает мутить. Моноколесо двигалось медленнее даже на самой мощной скорости. Робот скачет через три ступени в плавном, укачивающем ритме. Айрис не в силах смотреть как на прозрачную защитную стену справа, так и на закручивающиеся, как раковина наутилуса, ступеньки внизу. Некоторое время она сидит без единого звука, зажмурившись и вцепившись в его спину.
Наконец спрашивает, просто чтобы не молчать:
– А кто первый кинул в тебя монетку?
– Мальчик по имени Джейми. Мы общались почти четыре года. Он навещал меня раз в неделю.
– Вот откуда денежки идут, – кивает Айрис. – У отца тоже были постоянные клиенты. Одна женщина резала ему глотку каждое воскресенье в час дня. Он истекал кровью чуть ли не досуха, зато потом платил ей тем же – высасывал все, что у нее было, до последнего цента. Сколько ты выжал из старины Джейми, пока не надоел ему?
– Я ему не надоел. Он умер от вируса, с которым не справилась даже усовершенствованная иммунная система. Два ужасных дня бредил насчет дешевой виагры и восточных женщин в поисках англоязычных мужей, пока инфекция не добила его. Ему было тринадцать.
– Кошмар, – вздрагивает Айрис, наслышанная об искусственных вирусах.
– Цена жизни в том, что однажды она кончается.
– Да уж. Мой счетчик тоже включен. Не в этом ли смысл дней рождения? Напомнить себе, что цифры бегут. Когда-нибудь и я умру, а ты все будешь заводить новых друзей. Таскать их по лестницам… – невесело усмехается она.
– Как бы стар я ни был, не забывай, что стоимость реальной жизни для меня – жетон за полчаса, и между периодами активности проходят дни, если не недели. С одной стороны, я пережил Джейми на сто двенадцать лет. С другой, он провел гораздо больше времени, просто живя и что-то делая. С третьей, строго говоря, я вообще никогда не жил… во всяком случае, если мы предполагаем, что жизнь – это свободная воля и выбор.
– Смешно, – фыркает она. – Тебе платят за то, чтоб ты ожил, а моему папе платили за то, чтоб он умер. Выходит, вы оба – профессиональные жертвы. Берете деньги и позволяете клиенту решать, что с вами случится. Наверное, в этом смысл любой работы – быть жертвой за деньги.
– Смысл работы – быть полезным.
– А разве это не то же самое?
– На одних работах приходится лечь костьми за других, – говорит Чип, и Айрис вдруг замечает, что они бегут по последнему пролету к просторной лестничной площадке черного стекла, окруженной бронзовыми дверями. – А на других – таскать их по лестницам.
Он отворяет двери.
Заходящее солнце заливает их потоком лучей, погружая словно бы в темный янтарь.
7
С первого взгляда стен тут вообще как будто бы нет. Солнечный зал на вершине Спицы – на самом деле небольшая круглая комната, накрытая куполом из «голубого хрусталя» и прозрачная, как дыхание. Солнце покоится на подстилке из алеющих облаков. В центре комнаты за изогнутой стойкой черного стекла стоит механический бармен. На медной голове – котелок, тело опирается на шесть медных ног, что делает его похожим на блестящего металлического сверчка в шляпе.
– Вы к Данфортам? – хорошо поставленным голосом интересуется робот-распорядитель и складывает пальцы-трубочки. – Мисс Паджет, полагаю? Мистер Данфорт с гостями уже прошли контроль внизу, но предупредили, что вас сегодня не будет.
– Это сюрприз. – Айрис лжет так искусно, что Чип не отмечает ни малейшего физиологического сбоя – ни учащенного дыхания, ни изменения температуры тела.
– Замечательно. Остальные поднимаются на лифте. Если вам хочется поздравить виновницу торжества, вы сможете сделать это через двадцать секунд. – Робот указывает на фужеры для шампанского, полные «пенного тока».
Чип подает Айрис один из бокалов как раз в тот момент, когда в полу открывается люк и в зал вплывает лифт – бронзовая кабина, полная девочек в вечерних платьях и новых лицах в сопровождении усталого мужчины в красивом джемпере – без сомнения, отца именинницы. Дверцы открываются, болтающие, смеющиеся девчонки высыпают наружу.
– Ты точно не имеешь права убивать? – спрашивает Айрис. – Потому что на них около пяти тысяч кредитов, и мне хочется их пристукнуть.
– Ничто так не портит вечеринку, как массовое убийство.
– Наверное, стоит допить «пенный ток» прежде, чем робот-бармен представит меня как мисс Паджет и все поймут, что я пролезла сюда без спроса, и мне придется за него платить.
– А они его не расслышат, – обещает Чип. – Сейчас будут поздравления.
– «Пенный ток», французский шоколадный торт, полет в пузырях, а также закат солнца в честь двенадцатилетия мисс Эбигейл Данфорт! – провозглашает официант. – Какая радость, что все ваши гости здесь, даже… – Но окончания фразы никто уже не слышит.
Голова Чипа стремительно крутится на триста шестьдесят градусов, снова и снова, со свистом, похожим на звук взлетающей ракеты. Из ушей с треском летят красные, синие, белые вспышки. В груди орган Вурлитцер громогласно играет вступление к поздравительной песне.
Айрис поднимает бокал, как будто она и впрямь одна из гостей, и кричит:
