Мэл – тогда она работала в блоке 1А – пришла забирать Профессора вместе с ним и с Кармоди. Иракец сидел в камере еще с восемью мужчинами, изможденными небритыми арабами, одетыми в основном в одни только мешковатые безразмерные шорты. На некоторых – тех, что не желали сотрудничать – вместо шорт пестрели тесные женские трусы, розовые или в цветочек. Заключенные сгрудились в полумраке камеры, сверля Мэл лихорадочными бессмысленными взглядами. Вид у них был совершенно полоумный; глядя на них, она не знала, смеяться или брезгливо морщиться.
– Эй вы, бабы, встали и отошли от решеток! – скомандовала она на своем неуклюжем арабском. И поманила пальцем Профессора: – Ты! Иди сюда.
Профессор запрыгал к ним на одной ноге, держась за стену. На нем была больничная сорочка с завязками на спине, левая нога от лодыжки до колена в гипсе. Кармоди захватил для него пару алюминиевых костылей. Для Мэл и Кармоди подходила к концу двенадцатичасовая смена – последняя в неделе двенадцатичасовых смен. Отвести этого зека на допрос – и все, можно на боковую. Мэл держалась только на виварине и была так взвинчена, что едва могла спокойно стоять на месте. Когда смотрела на лампы, то видела, как свет раскладывается на все цвета радуги с острыми краями, словно проходит сквозь кристалл.
Прошлой ночью у дороги на окраине Багдада патруль застиг компанию, ставившую «растяжку» в выпотрошенном трупе рыжей немецкой овчарки. В свете фар «Хаммеров» бомбисты заорали и кинулись врассыпную, а патрульные за ними.
Инженер по имени Лидс остался у трупа собаки, чтобы осмотреть взрывное устройство. Он стоял в трех шагах, когда из чрева овчарки донесся звук мобильника – три веселые ноты из Oops, I did it again! А потом собака исчезла во вспышке пламени, и мощный взрыв сотряс до костей даже тех, кто успел отойти футов на тридцать. Лидс упал на колени, держась за лицо, из-под перчаток курился дымок. Тот солдат, что добежал до него первым, рассказывал потом, что лицо у него почернело и облезло, словно дешевая резиновая маска.
Вскоре после этого в двух кварталах от места взрыва патруль схватил Профессора: так его прозвали из-за очков в роговой оправе и потому, что он все твердил, что он школьный учитель. Он бросился бежать; солдаты палили у него над головой и кричали: «Стоять!»; удирая, он спрыгнул с обрыва и сломал ногу.
Теперь Профессор ковылял, тяжело опираясь на костыли, Мэл и Кармоди шли у него по бокам, капрал Плаф – сзади. В предрассветных сумерках они покинули блок 1А. За порогом Профессор остановился передохнуть. В этот момент Плаф ловким толчком вышиб из-под него левый костыль.
Профессор с криком повалился лицом вниз. Сорочка распахнулась сзади, явив миру его мягкую бледную задницу. Кармоди хотел помочь ему встать, но Плаф сказал: не надо.
– Сэр? – перепросил Кармоди.
Ему было всего девятнадцать. Служил он столько же, сколько и Мэл, но совсем не загорел – кожа бледная, словно он не вылезал из костюма химзащиты.
– Ты же видела, он на меня замахнулся костылем? – спросил Плаф у Мэл.
Мэл не отвечала, просто ждала, что будет дальше. Последние два часа она почти беспрерывно переминалась с ноги на ногу, сгрызла себе ногти до мяса, не в силах оставаться неподвижной; но теперь и сквозь это искусственное возбуждение просачивалась бесконечная черная усталость – так чернила расплываются по воде.
Плаф наклонился и потянул за завязки сорочки, так что она распахнулась совсем и сползла у Профессора с плеч. Задница у него оказалась почти безволосая, в мелких черных родинках, яйца поджаты так, что едва не втянулись в живот. Профессор оглянулся через плечо и, уставившись на них широко раскрытыми глазами, что-то быстро-быстро заговорил по-арабски.
– О чем болтает этот песчаный ниггер? – спросил капрал Плаф. – Я по-ихнему не понимаю.
– Говорит: не надо, – автоматически перевела Мэл. – Не надо, пожалуйста, я ничего не сделал, меня взяли случайно.
Плаф оттолкнул ногой второй костыль.
– Держи.
Кармоди поднял костыли.
Плаф пнул Профессора ботинком в пухлую задницу.
– Вперед! Скажи ему, пусть ползет так!
Мимо проходила пара военных полицейских; они повернули головы и посмотрели на Профессора. Тот пытался прикрыть рукой гениталии, Плаф снова пнул его в зад, и Профессор пополз. Получалось медленно и неуклюже: он не мог согнуть загипсованную ногу, она, прямая, волочилась за ним, и босая ступня скребла по грязи. Один коп рассмеялся, и оба скрылись в ночи.
Профессор пытался на ходу натянуть свою сорочку, но Плаф наступил на нее ногой и порвал.
– Оставь! Скажи ему, пусть бросит эту тряпку и поторапливается!
Мэл перевела. На нее заключенный не смотрел. Смотрел только на Кармоди – и, обращаясь к нему, начал умолять о милосердии, говорить, что ничего не знает, что у него болит нога и, пожалуйста, пусть ему дадут хоть чем-нибудь прикрыться. Кармоди смотрел на него молча, выкатив глаза, словно что-то его душило. Мэл не удивило, что Профессор разговаривает с Кармоди, а не с ней. Отчасти это культурное: араб совершенно не может вынести, когда его унижают на глазах у женщины. Однако дело не только в этом. Было в Кармоди что-то такое, что даже у врагов вызывало доверие. Несмотря на пушку на боку, чувствовалась в нем какая-то безобидная добродушная растяпистость. Когда парни в бараке разглядывали журналы с девочками, он краснел, а во время минометных обстрелов часто молился.
Зек снова остановился. Мэл ткнула его в зад дулом своей М4, чтобы полз дальше, и Профессор вдруг подскочил и весь сжался, издав пронзительный полукрик-полувсхлип. Мэл не собиралась смеяться, но было что-то очень забавное в этой судорожно стиснутой заднице. Что-то такое, от чего кровь прилила к голове. Должно быть, дело в виварине – он горячил кровь, от него беспорядочно скакали мысли, и сейчас показалось, что ничего смешнее этих «щечек», испуганно сжавшихся при приближении ее ствола, она в жизни не видела.
Профессор прополз мимо проволочного забора, до самого конца дороги. Плаф приказал Мэл спросить, где сейчас его дружки, те, что подорвали американского солдата. Сказать: ему вернут костыли и сорочку, если расскажет о своих друзьях.
Заключенный ответил, что ничего о растяжке не знает. Сказал, он побежал, потому что услышал стрельбу и увидел, как бегут другие. Он учитель литературы, у него маленькая дочка, двенадцати лет. Однажды он возил ее в парижский Диснейленд.
– Пиздит, – сказал Плаф. – Что учитель литературы забыл в этих ебенях в два часа ночи? Твои пидары-дружки, бинладеновцы хреновы, оставили без лица хорошего парня, которого дома ждет беременная жена. Где они? Мэл, донеси до него: пусть лучше колется! Пусть расскажет сейчас, пока мы не дошли до места. Скажи ему, в разведке приказали, чтобы мы доставили его целым – только там ему придется намного хуже, чем здесь!
Мэл кивнула. От виварина звенело в ушах. Она сказала Профессору по-арабски: нет у него никакой дочери, всем известно, что он педераст. Спросила, понравится ли ему ствол в заднице. Может, его такое возбуждает?
