Кармоди говорил, а Мэл вспоминала, как капрал Плаф однажды открывал бутылку «Ред Страйп» лезвием штыка, нож соскользнул и попал ему по пальцу. Как он сосал палец и повторял неразборчиво: «Блядь, да откройте ее уже кто-нибудь!»
– Нет, Кармоди. Это был не он. Просто кто-то похожий на него. Если бы Плаф умел водить вертолет, в Ираке он служил бы в ВВС.
– А он сам признался! Правда, не сразу. Сначала вилял, пытался сбить меня с толку – но под конец всю правду рассказал. Что в вертолете был он. Что, как только я вернулся домой, за мной установили слежку. – Кармоди подтолкнул к ней кончиками ножниц другой палец, коричневый и сморщенный, похожий на сушеный гриб. – Этот – его жены. Тоже во всем призналась. Они мне подмешивали психотропы в питье, чтобы я ничего не соображал. Несколько раз я возвращался домой и не мог вспомнить, как выглядит мой дом. Один раз двадцать минут ездил по кварталу, прежде чем сообразил, что проехал мимо него уже дважды.
Немного помолчав, он подтолкнул ножницами еще один палец, явно женский, с красным лаком на ногте.
– Вот эта следила за мной в супермаркете в Покипси. Я тогда уже ехал на север. Хотел увидеть тебя, узнать, купили они тебя или нет. Эта женщина в супермаркете ходила за мной от стеллажа к стеллажу и все что-то шептала в телефон. Делала вид, что на меня не смотрит. Позже я зашел в китайский ресторанчик – и вижу, она припарковала машину напротив, на другой стороне улицы, и снова говорит по телефону. Ее труднее всего было расколоть. Я уже почти поверил, что в самом деле ошибся. Она все твердила, что она учительница в первом классе. Говорила, что не знает, кто я, что вовсе не следила за мной. Знаешь, я едва не поверил! У нее даже фото было в сумочке: сидит на траве, а вокруг ребятишки. Только фото поддельное. Ее вклеили в картинку фотошопом. В конце концов она сама призналась.
– Плаф сказал, что следил за тобой на вертолете, чтобы ты перестал его пытать. И учительница сказала, что фото поддельное, чтобы ты остановился. Если долго мучить человека, он все что угодно тебе скажет. Кармоди, ты потерял связь с реальностью! Ты больше не понимаешь, где правда.
– Я знал, что ты так скажешь! Ведь ты с ними заодно. Все вы сговорились, чтобы свести меня с ума, чтобы я покончил с собой! Я подумал, что отпечатки пальцев тебя напугают и заставят выйти на связь с куратором – так оно и вышло. Ты отправилась прямиком на холм, чтобы подать ему сигнал. Чтобы дать знать, что я близко. И где твоя группа поддержки?
– Нет у меня никакой группы поддержки, Кармоди. И куратора никакого нет.
– Мэл, мы с тобой были друзьями. Знаешь, ты мне там очень помогла. В самые черные минуты, когда я думал, что вот-вот с ума сойду, ты была рядом. Я не хочу так поступать с тобой, Мэл! Но мне нужно знать, кому ты подавала сигнал. И ты мне все расскажешь. Кому ты сигналила, Мэл?
– Никому, – ответила она, пытаясь отползти от него на животе.
Он схватил ее за волосы, больно потянув, и намотал на кулак, чтобы она не могла шевельнуться. Наступил коленом ей на спину. Мэл лежала, повернув голову, вдавившись правой щекой в узловатый ворс старого ковра.
– Я и не знал, что ты замужем. До сегодняшнего вечера не видел кольца. Он скоро явится? Он тоже с вами заодно? Говори! – приказал Кармоди, звякнув лезвиями ножниц по ее кольцу.
Прижатая щекой к полу, Мэл могла смотреть только под кровать. Под кровать, где лежал кейс с ее винтовкой. И со штыком. Незапертый кейс.
Кармоди ударил ее рукоятями ножниц по затылку. Мир на секунду расплылся, заволокся туманом, а потом зрение медленно прояснилось, и все вокруг вновь обрело резкость. И снова она увидела кейс под кроватью, всего в футе от себя, и расстегнутые серебристые застежки.
– Говори, Мэл! Настало время сказать правду!
Тот фидаин в Ираке сумел снять наручники, потому что у него были сломаны большие пальцы. Наручники не могут удержать человека, пальцы у которого гнутся в любом направлении… или у которого нет большого пальца на руке.
И Мэл ощутила, что успокаивается. Паника мешала ей думать, как помехи мешают слушать радио; теперь она нашла верную частоту.
Разумеется, он не станет начинать прямо с ножниц. Скорее это последний этап. Сначала он будет ее бить. Возможно, и не только.
Мэл вдохнула, глубоко и неторопливо, – и сама удивилась тому, каким спокойным вышел вдох. Словно она снова была на склоне Хэтчет-Хилл, напрягая все силы и волю, карабкалась вверх, навстречу бескрайнему, холодному синему небу.
– Я не замужем, – ответила она. – Это кольцо украла у одного алкаша. Надела только потому, что оно мне понравилось.
Кармоди рассмеялся горьким, злым смешком.
– Ты даже врать как следует не умеешь!
И снова Мэл вдохнула, наполняя грудь воздухом, до предела расширяя легкие. Сейчас он начнет ее пытать. Будет требовать, чтобы она заговорила, дала информацию, сказала то, что он хочет услышать. Ей придется выдержать все.
Что ж, она готова. Это предельное испытание ей по силам. Она умеет терпеть и не боится боли, а штык лежит от нее на расстоянии вытянутой руки. Главное, чтобы осталась рука, которую можно вытянуть.
– Я говорю правду, – ответила она.
Так рядовая армии США Мэллори Греннан начала свою исповедь.
Дьявол на ступенях
Я родился в Сулле-Скале, в семье простого каменщика.
Деревня, где я был рожден, гнездилась высоко в горах над Позитано, и холодными веснами облака проплывали вдоль улиц, словно процессии призраков. От мира внизу Сулле-Скале отделяли восемьсот двадцать ступеней. Я знаю точно. Сколько раз я спускался и поднимался по этим ступеням вместе с отцом – с неба, где жили мы, на землю, и обратно! И после его смерти не раз проходил этот путь в одиночку.
Вверх – вниз, вверх – вниз, с грузом на плечах, пока каждый шаг не начинал больно отдаваться в коленях, словно кости ног превращались в острые белые щепки.
Гору покрывал лабиринт крутых и извилистых лестниц, вырубленных, выдолбленных, выщербленных в камне. Ступени из кирпича и гранита, из мрамора и известняка, из дерева и обожженной глины. Ступенями ведал мой отец: подновлял там, где нужно было подновить, высекал там, где нужно было высечь новые. Много лет в этой работе помогал ему наш старый осел. Когда осла не стало, его место занял я.
Отца я, разумеется, ненавидел. Он опекал кошачью семью и любил ее простой любовью. Наливал кошкам сметаны в блюдца, пел песенки, болтал всякие глупости. Как-то, не помню почему, я пнул одного кота – и он ударом свалил меня наземь и закричал: «Не тронь моих деток!»
Итак, в те годы, когда дети должны носить ранцы с учебниками, я носил тяжелые камни. Но не буду притворяться, что за это невзлюбил отца: в школе мне никогда не нравилось. Книги и лекции наводили на меня тоску, жара и духота в единственной классной комнате были невыносимы. Со школой примиряла меня лишь кузина Литодора, что читала книги малышам, сидя на табурете, выпрямив спину и высоко подняв голову, так что видно было ее белое горло.
