Вместо этого Мамочка закрывает глаза и прижимается щекой к его ладони. Щека шероховатая и жесткая, не совсем похожая на плоть – скорее на шкурку баклажана. Но она теплая. А потом Мамочка поворачивает голову и целует его ладонь возле большого пальца, так, как тысячу раз делала Блум, – и Джек дрожит от почти невыносимого счастья.
Он и не понимал, как ему не хватает матери.
16
– Джек! – говорит вторая Мамочка, когда он вытягивает ее голову из черной, влажной, рассыпчатой земли.
– Джек! – Это третья.
– Джек, Джек, Джек! – хором нараспев повторяют Мамочки в ночи, пока он счищает с их голов грязь.
Их всего шесть, по шею закопанных в землю. Одна выросла неправильной: в правой стороне головы у нее углубление, не открывается глаз, и лицо искривлено, словно деформированный клубень. В правом виске черная дырка: в нее суетливо вползают и выползают сотни крохотных муравьев. Она улыбается беззубой улыбкой и тоже пытается назвать его по имени, но выходит только:
– Ххххээээк! Ххххэээээк!
17
– Вы растения? – спрашивает он. – Или животные?
– Все эти различия существуют лишь в головах у людей. На самом деле, Джек, различие только одно. Между живым… и мертвым, – говорит с ним та голова, что он выкопал первой; остальные смотрят скользкими белыми луковицами глаз. – Я не хотела уходить. Не хотела покидать тебя.
– Ты в этом не виновата!
– Так ты знаешь? – Она улыбается и прикрывает глаза, словно намекает на какой-то секрет.
Джек оглядывается в сторону фермы и сплевывает на землю.
– Джек, – говорит Мамочка, – они хотят сделать кое-что плохое. Твой отец хочет сделать кое-что плохое.
– Уже сделал!
– Мрраавьиии! Мрррааавьии! Мрррааавьии в штанаааах! – бормочет та Мамочка, у которой дыра в голове и целый муравейник за ней.
– Нет, милая, – отвечает ей Вторая Мамочка. – Не в штанах, а в голове.
– В трааавеее? – переспрашивает деформированная Мамочка. – В трааавее! Мрррааавьиии в трааавее!
Остальные вздыхают.
– Он дурно поступил со мной, но дальше хочет поступить еще хуже, – продолжает Первая Мамочка.
– Знаю. Я знаю, что он хочет сделать и как. У него все сложено в гараже: и удобрения, и нитрометан. А Коннор поедет в город и все это взорвет.
«И сам взорвется, чтобы папа смог жениться на…» – думает Джек, однако не может додумать эту мысль до конца, даже про себя.
– Тебе надо идти, Джек. Надо предупредить людей.
– А почему ты никого не предупредила?
Первая Мамочка улыбается задумчиво и печально.
– Ты остался с ним. И он сказал: если я проболтаюсь – убьет тебя. Пулю в лоб сперва тебе, потом себе. Я думала, Бабуля сможет нам помочь, но она добралась сюда слишком поздно. Я ее не дождалась.
– Бабуля вообще к нам не приезжала!
– А вот тут ты ошибаешься, – возражает Первая Мамочка, и улыбка ее снова становится лукавой. – Ты с ней уже познакомился.
Другие головы кивают. Из грязных спутанных корней-волос Второй Мамочки выползает черная сороконожка, ползет вниз по лбу, по носу. Когда добирается до губ, Мамочка слизывает ее длинным языком и с хрустом смыкает зубы.
– Вы были семенами, – говорит Джек. – Я сам вас посадил. Вы не можете быть моей мамой! Это все обман. Как в том кино, где растения оплетали спящих людей, а потом создавали их копии!
– Наши корни – в твоей крови, Джек Маккорт. И в ее крови. Даже сейчас мы черпаем из нее силу. Корни наши сильны, и глубоки, и быстро растут, и доставляют нам все, что нужно.
Джек вздрагивает, вспомнив поросенка.
– Вы, наверное, хотите пить. Дождя давно не было. Принести вам воды?
– Мы пьем не воду, – доверительным полушепотом признается Первая Мамочка.
– Ясно, – кивает он. – Хотите еще одного поросенка?
– Может, что-то более сочное, – отвечает она. – Джек, малыш, мы уже почти набрались сил, чтобы выдернуть корни из земли и повеселиться как следует! Быть может, уже сегодня мы окрасим ферму красным!
– Наш дом и так красный.
– А станет еще краснее! – вставляет Третья Мамочка и смеется хрипловатым смехом курильщицы.
– Скажите мне, чего вы хотите, – просит Джек.
– Может быть, пригонишь сюда ту свинью? – предлагает Первая Мамочка.
– Свииииньююю! – повторяет та, что с дырой в голове. Высовывает язык, слюнявит губы. – Свиииньююю! Свииииньююю моююю!
– Ладно, – говорит Джек. – Понял. И, мама, я не хочу больше здесь оставаться. Ни на одну ночь.
– Конечно. Здесь ты не останешься. Просто окажи нам еще одну, последнюю услугу. Пригони свинью, нам нужны силы. А потом, Джек…
– Мы тебе поможем, – произносят хором пять из шести голов. Шестая, деформированная Мамочка, слизывает со щеки муравьев и чмокает губами.
Джек бежит прочь с кладбища. Над головой у него, на востоке, прорезают сумрак первые лучи ядовито-алого света, и край мира вспыхивает ярким пламенем.
18
На кухню входит Бет, босиком, со встрепанными со сна волосами. Должна бы войти через заднюю дверь, – но нет, на сей раз она появляется изнутри, из дома, застегивая на ходу верхнюю пуговицу фланелевой рубашки. Ее ли это рубашка? Кажется, она мужская. И очень похожа на одну из рубашек отца.
Бет видит в дальнем углу кухни Джека, и хорошенькое пухлое личико ее заливается румянцем, пальцы выпускают пуговицу. Рубашка распахивается, чуть обнажая высокую грудь с рыжими пятнышками веснушек.
– Джек, я… – начинает она.
У Джека нет времени выслушивать ее объяснения или, того хуже, признания. Он огибает кухонную стойку, вытянув руку вперед, жестом, который может означать и «привет», и «не подходи». С ладони капают на пол крупные, яркие капли крови.
– Ох, Бет! Бет, скорее, скорее пойдем со мной! Я такое натворил! Ох, я сделал такую глупость!
Забавно: он в самом деле чуть не плачет. Голос по-настоящему дрожит, и все расплывается перед глазами.
– Джек! У тебя кровь идет! Надо перевязать…
– Нет, нет, пожалуйста, скорее, просто пойдем со мной, Бет, ты сама увидишь, я такое натворил, ты должна мне помочь, Бет…
– Конечно, конечно, помогу! – говорит Бет и, не раздумывая, обнимает, прижимает его голову к своей груди.
Несколько недель назад такая ласка вознесла бы его на вершину блаженства. Сейчас ему мерзко, словно сороконожка ползет по лицу.
Здоровой рукой Джек хватает Бет за локоть и тащит к задней двери. Капли крови на полу отмечают их путь.
