– И ребенка украдет? – спрашиваю я.
Чача выглядит озадаченным. Пари смотрит на меня сквозь кардамоновый пар.
– А джинн мог украсть Бахадура? – спрашиваю я.
– Бывают злые джинны, – говорит чача, – которые могут овладеть твоей душой. Очень редко они похищают детей. Но конечно, их исключать нельзя. Некоторые джинны – большие разбойники.
Тут его отвлекает шум в переулке. Это двое нищих, я их раньше видел: они особенные, потому что один сидит в инвалидной коляске, а второй, с выгнутыми колесом ногами, шаркает позади и толкает коляску. Из динамика, висящего на спинке, несется записанный женский голос. «Мы оба мучаемся ногами, – говорит голос. – Пожалуйста, помогите нам деньгами. Мы оба мучаемся ногами, – продолжает он. – Пожалуйста…» Голос никогда не устает.
– Сюда, сюда, – чача подзывает их и покупает чай им тоже.
– Должно быть, уже поздно, – говорит Пари, когда уличные фонари окрашивают пятна черного смога в желтый.
Мы прощаемся с чачей и идем домой.
– Мой инстинкт подсказывает мне, что Бахадур сбежал, – говорит Пари как детектив. – Ни у кого из нашей басти нет причин похищать его. Должно быть, он заработал много денег у чачи и теперь уехал поработать в какой-нибудь другой мастерской по ремонту телевизоров. Подальше отсюда и от Пьяницы Лалу.
– В Манали?
– Почему бы и нет? В Манали люди тоже смотрят телевизор.
Нам машут мальчики и девочки из нашей школы, играющие в переулке. Я не машу в ответ. Не хочу давать им повод присоединиться к нашей команде детективов.
– Или мы расскажем маме Бахадура о его планах насчет Манали, – говорит Пари, – или поедем на главный железнодорожный вокзал, покажем людям его фото и поспрашиваем их, не видели ли они его.
– Мы не можем рассказать маме Бахадура и Пьянице Лалу. Они разозлятся на сестру и брата Бахадура или даже побьют их.
– Значит, нам придется съездить на городской вокзал, – говорит Пари. – И остановить Бахадура прежде, чем он сядет в поезд.
– Аррей, но что, если он уже в Манали?
– Если мы сможем выяснить наверняка, что он сел на поезд до Манали, полиция поищет его там. Они же не могут быть такими же плохими, как полиция у нас в басти, да? Сейчас мы не знаем, где вообще Бахадур. Все, что нам нужно, – это одна хорошая зацепка, вот и все.
Я помню, что на железнодорожной станции должны быть камеры видеонаблюдения; копы из «Полицейского патруля» часто просматривают кадры видеосъемки, чтобы поймать преступников и сбежавших детей. Я не говорю об этом Пари. Вместо этого я говорю:
– Ты что, забыла, что, во-первых, до вокзала нужно добраться, а он далеко-далеко в городе. Во-вторых, до него надо ехать по Фиолетовой ветке, а без билета даже на платформу не попасть. Метро – это тебе не «Индийские железные дороги».
– Я знаю.
– Твой папа что, миллионер-крорепати
[27], и у него есть лишние деньги нам на билеты?
– Мы можем попросить денег у Фаиза.
– Никогда.
– Разве не ты говорил, что после первых сорока восьми часов пропавшего ребенка становится все труднее и труднее найти?
Я не помню, как говорил это, но звучит как то, что я мог бы сказать.
Когда я добираюсь до дома, уже темно, но мне повезло, Ма и Папы еще нет. Руну-Диди разговаривает с Шанти-Чачи и растягивается, стоя на правой ноге, как журавль. Ее левая нога согнута в колене.
– Ты разве не должна готовить ужин? – спрашиваю я у Диди.
– Только послушайте, как он со мной разговаривает, – жалуется она Шанти-Чачи. – Думает, он принц, а я должна исполнять все его прихоти.
– Когда он вырастет, – говорит Чачи, – если ему повезет, ему достанется такая жена, как я, которая научит его, что он может либо готовить себе сам, либо голодать, на свой выбор.
Возможно, поэтому первый муж Шанти-Чачи сказал ей «окей-тата-пока», а трое взрослых детей никогда ее не навещают. Но я не стану указывать на это.
– Я никогда не женюсь, – говорю я Руну-Диди, когда мы оказываемся дома.
– Не волнуйся, любая девушка почует твою вонь за милю и сразу убежит.
Я нюхаю подмышки. Не так уж и плохо я пахну.
Ма и Папа возвращаются поздно, но вместе. Они стоят в переулке и разговаривают с нашими соседями. Лица у них слишком обеспокоенные и раздраженные, чтобы спрашивать, где они столкнулись друг с другом. Руну-Диди заканчивает готовить рис и дал и зовет Ма с Папой, но они говорят ей: «Не сейчас, Руну».
– Аррей, тут человек умирает от голода, – говорю я и нажимаю на живот.
Руну-Диди выходит на улицу. Я шагаю за ней и пою «Почему я такой?». Из домов ползет дым, тяжелый от запаха дала и байнган-бхарты
[28].
Папа указывает на меня и говорит:
– Если не присматривать за этим мелким шайтаном, он пропадет следующим.
– Что? – спрашиваю я.
– Сын гладильщика-валлы исчез, – говорит Ма. – Мы видели его всего два дня назад, хаан, Джай, помнишь?
Затем Ма поворачивается к остальным и говорит:
– Мы спрашивали этого мальчика: «Знаешь, где Бахадур?» Он сказал, что нет. Как он мог так спокойно врать, я никак не пойму.
– Омвир пропал? – спрашиваю я.
– Они с Бахадуром, должно быть, уже давно это планировали, – говорит Ма.
– Такие эгоистичные дети, – говорит какая-то чачи. – Даже не задумываются, как будут переживать их родители. Теперь в дело вмешается полиция. Они приедут сюда со своими машинами. Мы все потеряем дом.
– Давайте не будем спешить с выводами, – говорит Шанти-Чачи.
– Да, правда, – соглашается Ма, как будто это не она упаковала наш дом в сверток и поставила его у двери.
– Наши люди ищут детей, – говорит Шанти-Чачи. – Они приведут мальчиков домой сегодня вечером, я уверена.
– Возможно, они отправились в Мумбаи, – говорю я тихим голосом. – Или, может, в Манали.
Я рассказываю свой секрет, но не целиком.
– Что ты сказал? – спрашивает Папа, положив руки на бедра.
– Можно мне сходить к Пари? – спрашиваю я у Ма. Это неправильный вопрос в данный момент, и я это понимаю, как только задаю его.
– Чем бы вы с ней ни занимались, это подождет до завтра, – говорит Ма.
– Вы должны купить мне мобильный телефон, – говорю я и поворачиваюсь, чтобы вернуться в дом.
– Не так быстро, – говорит Папа, положив руку мне на плечо. – Бахадур говорил тебе, что собирается в Манали?
