Ты можешь помолчать, пожалуйста?
Мы никогда не встречали Рани-с-Перекрестка там, где прятались мы сами, когда Оперативная группа по борьбе с попрошайничеством пыталась нас поймать, или в убежищах, где мы толпились в те ночи, когда от зимнего холода ломило кости, или в длинных очередях за бесплатной едой, которую богачи раздают на Рамнавами или Джанмаштами. Но мы слышали все эти истории про нее: когда-то она работала поварихой в восьми или десяти домах; она потеряла мужа из-за алкоголя; ее сын забрался в грузовой отсек корабля, вышедшего в Дубай из порта Мумбаи, в день, когда ему исполнилось восемнадцать, и закончил свою жизнь где-то в Нигерии. Говорят, тогда Рани-с-Перекрестка возложила все свои надежды на дочь, которая днем училась на инженера, а по вечерам давала уроки. Однажды ночью четверо мужчин похитили ее дочь, когда та пешком возвращалась домой. Чуть позже они вернули девушку на то же самое место, откуда похитили, вот только разорванную так, что не сшить обратно.
Рани-с-Перекрестка сама разожгла погребальный костер для своей дочери, потому что не осталось никого – и конечно, ни единого мужчины, – кто бы взял горящий факел и освободил душу ее дочери. Потом она зарылась голыми руками в горячие угли, чтобы собрать пепел и обломки еще теплых костей своего мертвого ребенка. Она отнесла их в горшке в Варанаси, чтобы рассеять в святом Ганге.
Долгое время она верила, что полиция найдет мужчин, что напали на ее дочь. Газеты брали у нее интервью, и она приходила на телевидение, чтобы рассказать о своей дочери, инженере-которым-бы-она-стала-но-теперь-никогда-не-станет. Но газеты вскоре выбросили, их съели коровы и смели метлы. А взрыв бомбы, который убил и покалечил сотню человек, сместил лицо ее дочери с экранов телевизоров. Когда она пришла поговорить в полицию, там поинтересовались, не была ли ее дочь девушкой легкого поведения; ведь всем известно, что только женщины определенного рода выходят на улицу в одиночку после определенного часа.
Рани-с-Перекрестка вернулась к работе в восьми или десяти домах, где она готовила раньше, и ее мадам повторяли «как жаль, что тебе на долю выпадает столько бед» на разных языках: на бенгали, или на пенджаби, или на хинди, или на маратхи, – а затем просили ее вычистить семечки из чили, потому что у их бабы или наны разыгралась изжога, пока ее не было. «Такая ужасная изжога, мы уж подумали, у него инфаркт». Но все, что готовила Рани-с-Перекрестка, стало на вкус как прах ее дочери. Неважно, как долго она терла руки – от ее пальцев пахло дымом и огнем, и сожженной плотью. Мадам давали ей расчет.
Именно тогда она начала стоять на перекрестках, ругаясь на прохожих. В лице каждого мужчины она видела лица убийц своей дочери.
Мы разбогатели из-за ее гнева.
Никто не разбогател. Мы были нищими тогда, и мы остались нищими сейчас. После смерти дочери Рани-с-Перекрестка прожила год, или, может, два года. Когда твоя жизнь проходит без крыши над головой, как наша, и нет ничего, что отмечало бы течение времени, кроме погоды – а погода в основном одинаковая год от года: иногда может стать чуть-чуть слишком жарко или чуть-чуть слишком холодно, – становится сложно сказать наверняка. Мы даже не знаем, когда мы родились.
Полиция отправила фургон забрать труп Рани-с-Перекрестка. Мы слышали, что в морге ее разрезали на части, как ее дочь, и сожгли в крематории у реки. Хотя бы это они сделали для нее: смотрели, как потрескивает и щелкает дерево, как пламя обгладывает бедную женщину дочиста. Мы думали, она наконец обрела покой.
Мы видим, вам трудно это слушать. Эта история не из тех, что родители рассказывают детям перед сном. Но вы ее слышите – и это хорошо. Нужно знать, каков в действительности наш мир.
– Если ты закончил свою лекцию…
– Конечно, приношу извинения снова.
Несколько месяцев после ее смерти мы почти ничего не слышали о Рани-с-Перекрестка, ну а потом мы слышали о ней постоянно.
У перекрестка, на котором она стояла чаще всего, была гробница с куполом, выщербленным от дождя и дыма и голубиного дерьма; ее основание проросло колючими кустарниками, названий которых никто не знал. Люди говорят, что, пока она была жива, Рани-с-Перекрестка ходила к этой гробнице, чтобы отдохнуть от проклинания мужчин на шоссе, когда подгибающиеся ноги не могли ее больше держать.
После ее смерти любовники из других частей города, которые раньше часто пропадали в этой гробнице целыми днями, больше не могли провести в ней и половины вечера. Что-то в воздухе мешало им, говорили мужчины. Их звали голоса. Запахи возвращали к моментам, когда они грешили: к флаконам духов, разбитым в гневе, к зловонной смоле в перевернутых блюдах с масурдалом
[33], к куркуме в теплом молоке, что их жены давали им в ночи, когда они чувствовали начало простуды или жара, – и вот они здесь, с женщинами, которые им не жены. В воздухе была странная энергия, как за секунду до того, как кулак соприкоснется со щекой.
Их подозрения подтвердились одним ноябрьским вечером, когда темнота опускается быстро, как это бывает зимой. Небо было черным, хотя все еще золотилось оранжевым на западе, где немного задержалась память о последних лучах солнца. В домах отцы вытягивали ноги перед телевизором, подносили к губам стаканы с виски или чаем, а матери нарезали стручки окры
[34], чтобы хватило на ужин и на обед следующего дня.
На перекрестке машина с группой молодых людей замедлила ход, проезжая мимо одинокой девушки. Они спросили, не нужно ли ее подбросить, и не поехали дальше, когда девушка ответила «нет». Девушка прижала сумочку к груди, позвонила подруге по мобильному и сказала: «Ничего такого, йаар, просто тут какие-то мужчины устраивают бак-бак, вот я и позвонила». Возможно, подруга осталась на линии. Возможно, подруга сказала: «Я пришлю полицию», – и отключилась, чтобы позвонить по бесплатному номеру горячей линии «Женщина-в-беде», которую полиция рекламирует в газетах, но там никто ей не ответил.
Дупатта девушки волочилась по земле. Она не стала ее поправлять – что, если крошечное движение кисти, один-единственный проблеск голой кожи на ее руке спровоцирует мужчин на атаку?
Может, она уже чувствовала запах лосьона после бритья от ближайшего к ней мужчины, видела, как аккуратно пряди его волос уложены густым гелем, чтобы ветерок не испортил прическу. Может, она подумала об экзаменах, которые не успела сдать, о парне, за которого не успела выйти замуж, о квартире, которая никогда не будет записана на ее имя, и детях, которых у нее никогда не будет.
Может, она вспомнила Рани-с-Перекрестка и спросила себя, встанет ли ее собственная мама на развязке под обжигающим солнцем и зимним дождем. Кто же тогда присмотрит за ее младшим братом и сестрой, кто напомнит отцу, чтобы он вовремя принимал лекарства от давления?
И тут она услышала пощечину, ладонью, в каждой из пяти пальцев которой была заключена сила грома. Мужчина с уложенными волосами вскрикнул. Его щека покраснела. Дворники заметались по лобовому стеклу. Вмятина в форме гигантской ладони появилась на крыше. Водитель нажал на газ, но машина не двигалась вперед; ее колеса вращались и вращались, словно автомобиль застрял в грязи.
