Мы тормозим у стоянки авторикш и спрашиваем у водителей, сколько стоит доехать до «Let’s Talk», хотя у нас с Пари нет денег. Нам говорят, двести рупий.
– Да по Фиолетовой ветке можно целую сотню километров проехать намного дешевле, – говорю я.
– Ну так и езжай по Фиолетовой ветке, – говорит водитель. – Ах да, не выйдет, точно, потому что она не идет до «Let’s Talk».
Пари игнорирует его насмешки и рассказывает про Бахадура и Омвира. Она спрашивает, не видел ли кто Аанчал с пропавшими мальчиками.
– Аанчал не тратит время на мальчиков, если они хотя бы на десять лет не старше твоего друга, – говорит один из водителей, указывая на меня.
– Она ездила на авто в прошлую субботу? – спрашиваю я.
– В день, когда пропала, – добавляет Пари.
– Ей не нужно авто-мото. Она принцесса со своей собственной каретой, – говорит водитель.
– И бородатым кучером, – смеется другой.
– Это чача, который ремонтирует телевизоры? – спрашиваю я. – С оранжево-белой бородой?
– Парень типа муллы, но молодой, – говорит водитель.
Потом они говорят о папе Аанчал, как будто нас тут нет.
– Я только на прошлой неделе советовал ему с ней поговорить.
– Его дочь сама зарабатывает деньги. Он ее не обеспечивает. Какое ей дело до его мнения?
Другие водители издают сочувствующие звуки.
– Папа Аанчал все еще водит авто? – спрашивает Пари.
– Он не работает уже много лет. Слишком плох, – говорит один из водителей, качая головой. – Бедняга. Вот и он.
На стоянку подъезжает машина, и из нее вылезает мужчина с взлохмаченными волосами. Он одет в кремовую рубашку с длинными рукавами и черными пятнами на манжетах.
– Не повезло сегодня? – спрашивает кто-то, пока папа Аанчал расплачивается, и он отвечает:
– Ее нет ни в одной больнице. Сегодня я ездил в город, искал там.
– А вы говорили с ее парнем-муллой? – спрашиваю я. – Аанчал может быть с ним.
Одеяло тишины падает на нашу группу, делая громче жужжание машин на шоссе. Потом папа Аанчал поднимает руку и прыжками несется ко мне, его глаза почти вываливаются из глазниц.
Я подтягиваю ремень школьной сумки и готовлюсь удирать. Но тут на папу Аанчал нападает кашель, и ему приходится остановиться, чтобы сделать глубокие, громкие вдохи. Я бегу прочь, Пари рядом со мной.
– Ты дурак, – шипит она, обгоняя меня.
У полицейских есть полицейские участки, а у детективов – классные местечки-тхэки, где они могут сидеть и разговаривать о своих подозреваемых. Нам же с Пари приходится устраивать встречи возле туалетного комплекса или на школьной площадке. Но сегодня офисом «Агентства Джасуса Джая» станет мой дом, по крайней мере пока Руну-Диди не вернется с тренировки. Мы с Пари собираемся обменяться записями по делу, в связи с тем, что только что рассказал брат Аанчал Аджай. В действительности у меня нет записей. Они в моей голове.
Пари спрашивает, нет ли у меня дома газет, в которых она могла бы поискать фруктово-овощные фотографии для школьной презентации. Я даже не утруждаюсь ответить.
Шанти-Чачи сидит на чарпае возле дома, расчесывая волосы. Я уверен, что она их сегодня покрасила, потому что они выглядит чернее, чем утром, и даже чернее, чем некрашеные волосы Ма.
– Ты должен был вернуться домой намного раньше, – говорит мне чачи.
– Еще совсем не поздно, – говорю я.
Дома я говорю Пари, что нам нужно допросить Наину, подругу Аанчал из салона красоты, и проследить за нашими тремя подозреваемыми: Четвертаком, чачей по ремонту телевизоров и папой Аанчал, вспыльчивым, бесстыдным человеком, который живет за счет жены и дочери. Конечно, мои главные подозреваемые по-прежнему джинны, но я не могу обсуждать их с Пари.
Мы говорим о том, что рассказал нам Аджай.
– Это сложный случай, – говорю я, – потому что мы не уверены на сто процентов, что есть преступление и преступник. Аанчал могла сбежать. Бахадур и Омвир тоже.
– Человек, который ответил по мобильнику Аанчал, возможно, и есть преступник, – говорит Пари.
– Но что он делает с Аанчал?
– Ты что, не помнишь, что рассказывал нам сотрудник Центра помощи детям? – спрашивает Пари. – Не видел этого в «Полицейском патруле»? Детей и женщин используют для всяких плохих вещей, а не только для чистки туалетов и попрошайничества.
Я представляю, как кто-то заставляет меня чистить наш туалетный комплекс, и вздрагиваю. Руну-Диди возвращается с тренировки. Пари спрашивает, как она прошла.
– Диди ходит в школу только ради тренировок, – говорю я. – Даже не ради обедов. И уж точно не ради учебы.
– Тебя никто не спрашивал, – говорит Пари.
Одежда Диди пыльная и в крови на том месте, куда она упала и где камешки повредили кожу, но ей, похоже, не больно. Она говорит, что пойдет в туалетный комплекс помыться из ведерка. Она ищет монетки, чтобы заплатить смотрителю, под подушками на кровати, в карманах папиных брюк, что развешаны на гвоздях и на бельевой веревке внутри нашего дома. Тюбик из-под «Парашюта» она не трогает. Потом поворачивается ко мне.
– Ма дает тебе деньги, чтобы ты платил за мытье, но я знаю – ты даже лицо не умываешь, – говорит она.
Пари выглядит так, словно ей стыдно за меня.
Зимой вода в туалетном комплексе слишком холодная, поэтому я иногда ее не трогаю и выхожу, притворяясь чистым. Но умывать лицо я стараюсь каждый день.
– Откуда ты знаешь, что происходит в мужском туалете? – спрашиваю я у Диди. – Ты подглядываешь, потому что хочешь увидеть своего пятнистого одноклассника в одних чадди?
Пари толкает меня и говорит мне заткнуться, словно Руну-Диди – ее сестра. Затем она спрашивает:
– Диди, а Четвертак и Аанчал знакомы?
Это глупый вопрос, но он не позволяет глазам Диди сжечь меня.
– Почему ты спрашиваешь?
– Да так.
– Четвертак напевал всякий раз, когда видел Аанчал. И он круглый год дарил ей валентинки: например, в июне или в октябре.
– Они были парнем и девушкой? – спрашиваю я.
Диди смотрит на меня с презрением, затем говорит:
– Она принимала его валентинки, она принимала валентинки от всех. Девушки у колонки вечно говорят об этом. Четвертак пел песни, заявляя о своей любви к Аанчал, но для Четвертака в этом нет ничего особенного. Если верить его песням, он влюблен в каждую девушку в басти.
– А Аанчал? Ей нравился Четвертак? – спрашивает Пари.
– Кто знает? – говорит Руну-Диди. – У нее было много поклонников. Люди говорят, ей нравилось внимание.
Я не знаю, что это значит. И спросить не могу, потому что прямо сейчас Руну-Диди отчего-то меня ненавидит.
