– Джай, Бахадур сегодня был в школе?
– Нет, – говорю я. Мама Бахадура выглядит такой грустной, что мне очень хочется вспомнить, когда я в последний раз его видел. Бахадур особо не разговаривает, поэтому никто не замечает, есть он в классе или нет.
И тут из моря ног высовывается Пари и говорит:
– Он не ходил в школу. Мы видели его в прошлый четверг.
Сегодня вторник, а значит, Бахадура нет уже пять дней. Пари и Фаиз бормочут «в сторону – в сторону – в сторону» словно официанты с подносами горячего чая, и люди расступаются перед ними. Затем они встают рядом со мной. Они оба все еще в нашей школьной форме. Ма велела мне переодеваться в домашнюю одежду, как только я вхожу в дом, чтобы моя форма не испачкалась еще сильнее. Она слишком строгая.
– Где ты был? – спрашивает Пари. – Мы тебя повсюду искали.
– Только тут, – говорю я.
Пари заколола челку так высоко, что стала похожа на половину луковичного купола мечети. Прежде чем мне удается спросить, почему до сегодняшнего дня никто не понял, что Бахадур пропал, Пари и Фаиз мне объясняют, ведь они мои друзья, и могут читать мысли у меня в голове.
– Его мамы тут не было неделю или около того, – шепчет Фаиз.
– А его папа…
– …главный в мире алкаш № 1. Даже если бандикут
[7] отгрызет ему уши, он этого не поймет, потому что все время пьяный, – громко говорит Пари, словно хочет, чтобы Пьяница Лалу услышал ее. – Чачи-соседки должны были заметить, что Бахадур пропал, как думаешь?
Пари всегда спешит обвинять других, потому что считает, что она сама идеальна.
– Чачи приглядывали за братом и сестрой Бахадура, – объясняет мне Фаиз. – Они думали, что Бахадур гостит у друга.
Я подталкиваю Пари и смотрю в сторону Омвира, который прячется за взрослыми и крутит на пальце колечко, светящееся белым в темноте. Омвир – единственный друг Бахадура, хотя учится в пятом классе и нечасто ходит в школу, потому что ему приходится помогать папе, гладильщику-валле, что выглаживает мятую одежду хайфай-людей.
– Послушай, Омвир, ты не знаешь, где Бахадур? – спрашивает Пари.
Омвир прячется в свой бордовый свитер, но уши мамы Бахадура уже услышали вопрос.
– Он не знает, – говорит она. – Я у него первого спросила.
Пари направляет свою луковицу на Пьяницу Лалу и говорит:
– Должно быть, это все его вина.
Мы каждый день видим, как Пьяница Лалу болтается по басти, изо рта у него капают слюни, он ничего не делает, только воздух тратит. Он из тех попрошаек, что пристают даже к нам с Пари, нет ли у нас лишней монетки, чтобы он мог купить стакан кадак-чая
[8]. Это мама Бахадура приносит деньги, работая няней и служанкой для семьи из одного хайфай-здания рядом с нашей басти. Ма и многие другие чачи из басти тоже работают на хайфай-людей, которые там живут.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на эти здания с причудливыми названиями: «Палм Спрингс», «Мэйфэр», «Золотые Ворота» и «Афина». Они совсем рядом с нашей басти, но кажется, что далеко, потому что между нами свалка, а еще – высокая кирпичная стена с колючей проволокой поверх, но Ма говорит, что она недостаточно высокая, чтобы сдержать вонь. За мной много взрослых, но сквозь просветы между их шапками-балаклавами я вижу, что в хайфай-домах уже дали свет. Должно быть, у них есть дизельные генераторы. У нас в басти по-прежнему темно.
– Ну зачем я ушла? – спрашивает мама Бахадура у Шанти-Чачи. – Мне нельзя было оставлять их одних.
– Ее хайфай-семья поехала в Нимрану, и они взяли маму Бахадура с собой. Чтобы присматривать за их детьми, – говорит Пари.
– Что такое Нимрана? – спрашиваю я.
– Это дворец-крепость в Раджастане, – говорит Пари. – На вершине холма.
– А может, Бахадур у своих наны и нани, – говорит кто-то маме Бахадура. – Или с кем-то из своих чач и чачи.
– Я звонила им, – говорит мама Бахадура. – Он не у них.
Пьяница Лалу пытается встать, опираясь на землю рукой.
Кто-то помогает ему подняться, и, качаясь из стороны в сторону, он хромает к нам.
– Где Бахадур? – спрашивает он. – Вы же играете с ним, нет?
Мы отступаем назад, натыкаясь на людей. Омвир и его бордовый свитер исчезают в толпе. Пьяница Лалу опускается перед нами на колени, почти опрокидывается, но ему удается установить свои стариковские глаза вровень с моими. Затем он хватает меня за плечи и трясет туда-сюда, как будто я бутылка газировки и он хочет, чтобы я зашипел. Я пытаюсь вырваться из его рук. Вместо того чтобы прийти мне на выручку, Пари и Фаиз убегают.
– Ты знаешь, где мой сын, да? – спрашивает Пьяница Лалу. Я думаю, что мог бы помочь ему найти Бахадура, потому что я много чего знаю про детективные расследования, но его вонючее дыхание устремляется мне в лицо, и все, чего я хочу – это убежать.
– Оставь этого мальчика в покое, – кричит кто-то.
Мне кажется, что Пьяница Лалу не послушается, но он ерошит мне волосы и бормочет: «Хорошо, хорошо». Потом он отпускает меня.
Папа обычно уходит на работу рано, пока я еще сплю, но на следующее утро я просыпаюсь и чувствую запах скипидара от его рубашки и его шершавые руки, трущие мои щеки.
– Будь осторожен. Идешь в школу и обратно вместе с Руну, слышишь меня? – говорит он.
Я морщу нос. Папа относится ко мне как к маленькому ребенку, хотя мне уже девять лет.
– После занятий – сразу домой, – говорит он. – Не шатайся по Призрачному Базару один. – Он целует меня в лоб и снова говорит: – Ты будешь осторожен?
Интересно, что, по его мнению, случилось с Бахадуром? Он думает, Бахадура украл джинн? Но Папа не верит в джиннов.
Я выхожу на улицу, чтобы сказать ему «окей-тата-пока», потом чищу зубы. Мужчины папиного возраста намыливают лица, кашляют и плюются, словно надеются, что все, что скопилось у них в горле, выпрыгнет на землю. Я хочу проверить, как далеко смогу доплюнуть пеной, поэтому делаю ртом бум-бум взрывы.
– Прекрати сейчас же, Джай, – говорит Ма. Они с Руну-Диди несут горшки и канистры с водой, которую набрали из единственной в нашей басти колонки, что работает, но только с шести до восьми утра и иногда – часок по вечерам. Диди снимает крышки с двух бочек для воды, стоящих по обе стороны от нашей двери, и Ма опрокидывает в них кастрюли и канистры, в спешке обливаясь.
Я заканчиваю чистить зубы.
– Почему ты все еще здесь? – рявкает Ма. – Хочешь опять опоздать в школу?
На самом деле это она опаздывает на работу, поэтому убегает, на ходу заправляя выбившиеся из пучка волосы. Хайфай-мадам, у которой убирается Ма, – злая леди, и она уже поставила два минуса рядом с именем Ма за опоздания. Однажды ночью, когда я делал вид, что сплю, Ма сказала Папе, что мадам угрожала порезать ее на крошечные-крошечные кусочки и бросить их с балкона коршунам, что кружат над высоткой.
