Мужчины и женщины из нашей басти идут следом за экскаватором. Полицейские щелкают пальцами, и цокают языками, и приказывают всем вернуться обратно.
Пожилая женщина бросает горсть почерневших овощных очистков в констебля, на рубашке которого нет нашивок со стрелами. Вскоре и все остальные швыряются в полицейских тем, что могут подобрать с земли: галькой, камнями, пластиковыми обертками, скомканными газетами, клочками одежды, тетрапаками.
– Предатели, – кричат люди. – Детоубийцы. Душегубы.
Камень ударяет в колено старшего констебля, и он прыгает на одной ноге. Мне хочется, чтобы нога была сломана.
– Остановитесь, остановитесь, – умоляет всех Четвертак. – Они здесь, чтобы делать свою работу. Позвольте им работать.
Старший констебль хромает сквозь мусор к джипу.
– Если сделаете это еще хоть раз, мы уедем. И заберем бульдозер, – кричит он.
Его крик останавливает поток камней. Две девчонки-мусорщицы делят грязную морковку, хихикая после каждого укуса. Звук бульдозера разгоняет свиней.
Бутылка-Бадшах ходит взад-вперед, осматривая свое королевство, веля своим ребятам не копаться в мусоре перед носом полиции.
– Не то окажетесь в детском доме, – предупреждает он.
Мы ждем, и ждем, и ждем – я, и Папа, и Ма. Мы плачем по очереди. Сначала плачу я, потом Ма, а потом Папа.
– Мои мальчики и девочки – настоящие герои, – говорит Бутылка-Бадшах мужчине из нашего патруля. – Если бы не они, этого преступника никогда бы не поймали. Я всем это говорю, потому что к завтрашнему дню про моих ребят все забудут, а «Хинду Самадж» присвоит заслуги себе.
Бадшах замечает меня между Ма и Папой и протягивает свою руку в золе, чтобы потрепать меня по волосам. Я кутаюсь в мамино сари и свитер на пуговицах, который она носит поверх него.
– Не волнуйся, дочка, – говорит Бутылка-Бадшах моей Ма. – Полиция задает правильные вопросы. Наконец-то.
Женщина-полицейский в рубашке и брюках цвета хаки, держа дубинку в одной руке и фуражку в другой, подходит поговорить с Ма о Руну-Диди.
– Вы даже не открыли дело, – говорит Ма. – Вот почему люди так злы.
– Я c чауки, с полицейского поста, – говорит женщина-полицейский. – Он подчиняется большому полицейскому участку, и мы не можем указывать людям из участка, что делать.
Женщина-полицейский похлопывает Ма по локтю. Кажется, им обеим неловко.
Проходит час или около того, я точно не знаю. Бульдозер продолжает передвигать мусор туда-сюда. Они ничего не нашли. Я не понимаю, какая эта новость: хорошая или плохая. Те из ожидающих, чьи семьи невредимы и у которых никто не пропал, болтают вокруг нас, строя из себя детективов. Почему Варун это сделал, когда он это сделал, как он это сделал? Это словно игра для них, игра в угадайку.
Я не могу больше слушать этих людей. Ма тоже не может больше терпеть. Она встает и мчится к Варуну. Я бегу за Ма, Папа тоже. Руну-Диди добежала бы в четыре раза быстрее нас.
Мусор вокруг шипит и чем-то брызжет, когда мы бежим по нему, кусает наши стопы, пытается сбить нас с ног. Две коровы бредут от нас прочь.
Мы добираемся до оцепления.
– Попросите этого человека сказать мне, где моя дочь, – кричит Ма.
Женщина-полицейский, которая сказала, что она с чауки, стоит перед Ма, ее ладонь в дюйме от маминого лица.
– Потерпите, – говорит она. Она не позволяет Ма двинуться дальше.
Взволнованно лают собаки. Самосы здесь нет, наверное, он сейчас под тележкой самосы возле чайной Дуттарама. Варун качается, словно пьяный, темная кровь выступает вокруг его рассеченной брови. Его жена плачет.
Ковш бульдозера снова ворошит мусор. На поверхность выныривает черный пластиковый пакет.
– Что это? – кричит голос рядом с моей Ма. Это папа Аанчал.
Полицейский поднимает грязный пакет голыми руками, развязывает его и переворачивает вверх дном. Из него вываливается куча дисков со старыми индийскими фильмами.
– Что ты сделал с моей Аанчал, зверь? – кричит папа Аанчал.
Глаза Варуна полузакрыты. Его подбородок опускается на грудь. Полицейский подталкивает его дубинкой. Он встает ровно.
Уже давно перевалило за полдень, но сорок восемь часов все еще не прошли. Бутылка-Бадшах просит своих детей-мусорщиков разложить на земле мешки, чтобы мы могли сесть. Я знаю, что Руну-Диди здесь нет, но Варуну известно, где она, и может быть, если он с изрезанной камнями кожей простоит посреди свалки достаточно долго, то правда вырвется из его рта.
Приходят мама и папа Чандни. Люди окружают их, как коршуны.
Прадхана тут больше нет. Я не видел, как он ушел. Четвертак остался за главного. Его банда приносит ему с Призрачного Базара пластиковые пакеты с едой.
Приходят Пари с мамой, которая, должно быть, пораньше ушла с работы, чтобы забрать Пари из школы. Фаиза с ней нет.
– Мы слышали, – говорит Пари. Ее мама всхлипывает.
Я двигаюсь, освобождая Пари место на грязно-белом мешке. Она садится, прижавшись своим плечом к моему, и кладет свою руку в мою.
– Как прошел твой экзамен? – спрашиваю я.
– Нормально, – отвечает она.
Я не спрашиваю, думает ли она, что Варун – джинн. Я знаю, что она скажет.
Пьяница Лалу зажимает одну ноздрю указательным пальцем и стреляет соплями из другой. Ма и мама Бахадура разговаривают, опустив головы, их щеки влажные. Прибывает еще один джип и еще больше полицейских в нем. Варун падает на землю. Полицейские приводят его в чувство пинками и водопадом плевков, которые он не может стереть из-за наручников.
– Не надо, не надо, простите, простите, – кричит его жена.
Ма встает и бродит по мусору, как призрак. В подошве ее левого тапочка застряла рыбья кость. Мама Пари ходит рядом с ней и повторяет: «Руну вернется, я знаю». Но она плачет, когда говорит это.
– Вот бы моя ма перестала, – говорит Пари.
Воздух становится холоднее. Смог лижет нас грязно-серым языком, и мы трем красные глаза. Что полиция прячет за оцеплением? Они нашли тела? Руну-Диди там, в пластиковом пакете? Я не могу думать об этом, я не стану думать об этом. Бульдозер рычит, гудит и пищит, когда двигается назад и вперед, тарахтит и кашляет.
– Темнеет, хаан, – говорит Пьяница Лалу. В это время он, наверное, обычно идет в магазин дару за своей вечерней порцией выпивки.
– Уходи, если хочешь, – говорит мама Бахадура. У нее в голосе такое же отвращение, какое чувствую я.
Приходят Фаиз и Ваджид-Бхай. Они говорят, что услышали от людей в басти и лавочников Призрачного Базара, что случилось.
– Разве тебе не надо на работу? – спрашиваю я у Фаиза. Я знаю, что днем он продает розы, а вечером идет раскладывать товары по полкам кираны.
