Разумеется, все это было очень неожиданно и ставило меня в неловкое положение. Но раз уж я решился на такой шаг, то надо как-то все уладить. Мне срочно требовался совет – и разумный советчик.
– Не волнуйся, любимая, – сказал я. – Мы сделаем все по-твоему. И я нисколько не сержусь. Все устроится, не беспокойся. Давай-ка вернемся в гостиницу, пообедаем. Потом мне нужно кое-куда позвонить, решить, как все уладить в лучшем виде. А после обеда пройдемся по магазинам, времени у нас предостаточно. И я предоставляю тебе карт-бланш, понятно? Если ты не воспользуешься этой возможностью, мы с тобой поссоримся – впервые в жизни. Я хочу, чтобы ты не жалела на себя денег.
В такси Карин прильнула ко мне, осыпая меня поцелуями:
– Ах, Алан, я навсегда запомню твою доброту и понимание. Ты не думай, я знаю, как тебе тяжело. Честное слово, знаю. Спасибо тебе! Я отплачу тебе сторицей. Клянусь, я сделаю тебя счастливее всех на свете.
Я смотрел на нее и верил каждому слову.
13
В гостинице Карин притихла – не то чтобы подавленно, а как-то умиротворенно; к ней вернулось прежнее спокойствие духа. В смятении чувств она утратила и очаровательную уверенность в себе, и восхитительное остроумие, и чудесное качество, в балете именуемое ballon – колдовскую способность зависать в воздухе и парить над землей, будто бабочка-крушинница апрельским утром, – и я не только расстроился, но и подспудно чувствовал себя виноватым, что ненароком стал тому причиной. Глядя, как уязвлена красота и беззаботное, непринужденное достоинство Карин, я, ни в чем не повинный, устыдился своей принадлежности к роду человеческому; такую же щемящую неловкость испытываешь при виде до смерти перепуганного персидского кота среди потока автомашин или перемазанной нефтью чайки на морском берегу. Естественно, Карин не была особью иной породы, однако же разительно отличалась от остальных людей. Ни в коем случае нельзя было допускать ни малейшего ее соприкосновения с каким-либо обезображивающим воздействием, и позаботиться об этом предстояло мне. Ради всеобщего (и моего) блага следовало защитить и обезопасить красоту и уникальное очарование Карин, дабы они продолжали освящать мир и доставлять нам наслаждение. И теперь я был в ответе за это.
Я заказал коктейли. Минут двадцать мы провели за неторопливой беседой в гостиничной комнате отдыха, а потом, оставив Карин читать свежий номер журнала «Вог», я отправился звонить Тони Редвуду.
Мне повезло – у него было время поговорить. Как обычно, ответ Тони оказался неожиданным, но подбодрил меня не хуже бескорыстной помощи и поддержки доброго самаритянина.
– Для начала, Алан, совершенно не имеет значения, где происходит обряд бракосочетания – в церкви или в муниципальной регистратуре. Знаешь, сколько моих прихожан по той или иной причине сочетались браком в регистратуре? Очень многие. Даже если кто-то об этом и упомянет, я просто скажу, что, насколько мне известно, вы заключаете брак в регистратуре потому, что вам так удобнее, ведь Карин – иностранка, у нее здесь нет ни родных, ни друзей. В этом нет ничего необычного. А о своих личных пристрастиях пока лучше забыть – на время. Сейчас вам обоим больше всего хочется стать мужем и женой, правда? То-то и оно. А потом, если Карин передумает – и только в том случае, если она передумает, – я вас обвенчаю. Она должна самостоятельно уступить твоим и моим убеждениям, особенно учитывая то, что твои убеждения почти так же сильны, как и мои. Только, ради всего святого, не надо ее торопить. Как там говорится? Не придет Царствие Божие приметным образом. Оно в вас, и все зависит от вас обоих. Я, как священнослужитель, позволю себе дать тебе совет: не забывай об этом. Что-что? Пойдут разговоры? В таком случае я тоже выскажу свое мнение – громко и начистоту. Нельзя, чтобы тебя это хоть как-то задевало. Речь идет о твоей жене и о твоей семейной жизни, и это больше никого не касается. Боишься сказать об этом матери? Не сочти это назойливым вмешательством в твои личные дела, но, если хочешь, я сегодня вечерком загляну к ней и, сославшись на тебя, все ей объясню. Только предупреждаю: при нашей следующей встрече тебе это обойдется как минимум в полбутылки мансанильи. Ты же знаешь, я к ней неравнодушен.
Спустя несколько минут он сказал:
– Алан, коли я во все это ввязался, то давай сделаем так. Раз уж Карин расстроена, да и, судя по всему, ты тоже, то завтра, если не возражаешь, я подъеду в Лондон, и мы все вместе почаевничаем. Мне не составит особого труда приехать дневным поездом из Рединга. Нет-нет, что ты, конечно же удобно. Как говорится, лис любит побегать. Только не надейся, что мне удастся заставить ее изменить свое мнение. Я надену колоратку и заведу разговор о Моцарте. Ты же говорил, что она любит музыку. В общем, представлюсь безобидным местным чудаком.
– Я тебе очень признателен, Тони, – сказал я. – Спасибо. Мы встретим тебя на вокзале.
– Нет, не надо.
– Нет уж, этого ты нам не запретишь. Когда приходит поезд?
– Согласно расписанию Британской железной дороги – в четыре часа тридцать пять минут пополудни. Увы, раньше не получится, дела не позволяют. Все, а теперь ступай к Карин, выпейте еще по коктейлю. И как говорят американцы, хорошего вам дня. В противном случае я пригрожу вам наказанием Господним.
Воодушевленный, я вернулся в комнату отдыха.
После этого мы отправились в ювелирный магазин «Гарви и Гор», где я – за умопомрачительную цену – приобрел для Карин старинное кольцо с жемчугом. Потом мы переходили из одного бутика в другой, разглядывали витрины, манекены и стеллажи с роскошными предметами женского туалета – от костюмной бижутерии до вечерних платьев. В бутике «Джанет Рейгер» мы купили два комплекта атласного нижнего белья – персиковый и цвета слоновой кости – в пене кружев, прохладные и гладкие, как сливы-ренклод в корзинке. В магазине «Браунс» Карин с загадочным видом велела мне отвернуться, а сама, в сопровождении продавщицы с кипой нарядов в руках, принялась сновать туда-сюда между стеллажей и напольных вешалок, а потом скрылась в кабинке для переодевания. Однако же позднее, не помню, в каком именно бутике, Карин, стоя посреди груды разбросанных вещей и озабоченно разглядывая свое отражение в створчатых зеркалах, потребовала моего совета. В конце концов я остановил свой выбор на блузе из абрикосовой кисеи с изящным растительным орнаментом и белом льняном костюме, а Карин добавила к ансамблю шелковый джемпер в тонкую радужную полоску. Как выяснилось, кое-что было отложено до того, как спросили моего мнения, потому что под тончайшей оберточной бумагой я углядел складки ярко-розового трикотажа и какого-то кремового шелка. К счастью, при мне была не только персональная, но и фирменная чековая книжка (я очень не любил перерасхода средств на счетах, даже самого кратковременного).
В универмаг «Хэрродс» мы поехали на такси, но я, с трудом выбравшись из салона, не смог распахнуть перед Карин тяжелую стеклянную дверь, потому что был нагружен, как верблюд, целой коллекцией ярких полосатых и однотонных пакетов и мешков. Карин, преисполненная жалости (и наличных денег), оставила меня прохлаждаться в книжном отделе и полчаса спустя вернулась с двумя мягчайшими трикотажными блузками с кружевной отделкой (точь-в-точь как маечки), зеленой льняной юбкой и белым купальником-бикини.
