Карин обладала тем же качеством, только в большей мере – Делиусу до нее было далеко. Само ее присутствие накладывало характерный отпечаток на все и вся вокруг, поэтому неудивительно, что не мне одному ее остро недоставало.
– Странно как-то без миссис Десленд, – заметила Дейрдра в среду утром.
Разумеется, я, почти пять недель практически безотлучно пребывая в обществе Карин, страдал сильнее всех, но даже не предполагал, что стану испытывать абсурдное и совершенно непроизвольное ощущение непомерной утраты. Я чувствовал себя как персонаж рассказа Амброза Бирса – солдат-северянин под обломками рухнувшего дома: для него время теряет привычные рамки, и он за двадцать две минуты лишается рассудка и умирает.
Более того, я вспоминал то, о чем прежде не имел сознательного представления. К примеру, перед глазами стояла крохотная родинка на шее Карин, чуть ниже левого уха, хотя я не помнил, чтобы когда-нибудь обращал на нее внимание. Точно так же я не сознавал, что запомнил характерный поворот запястья Карин, когда она поднимает довольно тяжелый предмет – портативный радиоприемник или сковороду. В присутствии Карин все это проходило незамеченным, но теперь казалось неимоверно трогательным – так ученик в школе-интернате вспоминает привычные звуки и обстановку родного дома.
Воображаемый образ Карин, создавая поток эмоциональных импульсов, затмевал разум и лишал меня способности действовать и мыслить здраво и практично. Посреди ночи я внезапно решил, что с меня хватит – нужно немедленно сесть за руль и поехать в Бристоль. Я вскочил с постели и начал одеваться, потом сообразил, что это глупо, и ринулся к телефону позвонить. На лестничной площадке до меня дошло, что в два часа ночи – нет, я прекрасно знал, который час! – никуда звонить не стоит. Говорят, что безумцы рассуждают вполне логично, вот только выстраивают свои рассуждения на зыбкой почве абсурда. Если принять абсурдность за основу, то все остальное обретает смысл. Снедаемый тоской, я исходил из предположения, что время, в силу его неподвижности, не может быть измерено часами или ходом солнца.
Предполагалось, что Карин вернется в четверг, но в десять утра она позвонила в магазин и сказала, что останется еще на день. Она тепло и ласково просила меня не расстраиваться и несколько раз заверила, что скучает по мне даже больше, чем я скучаю по ней. На балу ей понравилось, вот только меня там очень не хватало, хотя Флик с Биллом сделали все возможное, чтобы ее развлечь. Все были с ней очень любезны и добры. Карин добавила, что она со всеми ладит, но жаждет вернуться в Булл-Бэнкс, а потом попросила, чтобы я вечером позвонил ей пораньше, потому что все приглашены на ужин к полковнику Кингсфорду.
В ходе разговора меня внезапно осенила мысль устроить праздник в честь возвращения Карин и в субботу утром пригласить к нам близких друзей. Карин понравилась моя задумка, и в тот же день я позвонил Фриде и Тони, Стэннардам, леди Элис и еще паре человек. Все с радостью приняли приглашение, а я внезапно вспомнил слова Флик: «Никто не сможет ее забыть».
Во всяком случае, решил я, минут двадцать, а то и три четверти часа уйдет на то, чтобы проверить количество спиртного в доме и составить список необходимых продуктов. Завтра Карин приедет и сразу же займется оливками, сырными палочками и прочим, хотя, зная ее, понятно, что этим закуски и заедки не ограничатся. А на это опять потребуются деньги. Ничего страшного. Зато Карин будет дома.
Ночь выдалась душной и безлунной, а слишком теплая постель навевала тревожные сны. Я дважды просыпался, но не из-за кошмаров, а из-за туманного предчувствия, словно бы ощущая приближение чего-то изменчивого и грозного. Я раз за разом погружался в сновидения, пока не оказался в сложном, путаном сне, где постоянно менялся сам, становясь то ребенком, то юношей, то возвращаясь к своему нынешнему возрасту. Ребенком я плескался в прибрежных волнах, как вдруг из моря выскакивала чудовищная рыба, хватала меня и тянула на глубину. Юношей я терзался приближением экзаменов и своей неспособностью заучить урок. Клоун на арене цирка надувал воздушный шар, который с треском лопался перед размалеванной клоунской физиономией, а я, сидя в первом ряду, испуганно закрывал глаза руками. Я занимался любовью с Карин, сознавая, что мой неудержимо приближающийся оргазм принесет ей смерть.
Очнувшись в полной темноте, я понял, что все это – лишь сон, и внезапно осознал, что полная луна, при свете которой мы с Карин предавались любви у раскрытого окна, сменилась новой. Я включил свет, взял с прикроватной тумбочки томик Мэлори и вдруг услышал тихий прерывистый звук где-то в доме, за пределами спальни. Прислушавшись, я различил плеск текущей воды.
Черт возьми! Хорошо, если просто кран течет. А вдруг где-то прорвало трубу или, не дай бог, цистерну на чердаке? Как бы я ни напрягал слух, по звуку было невозможно определить, насколько серьезна проблема. До меня доносилась то тихая капель, то слабое журчание, то – о ужас! – отдаленный рев бурного потока. Так или иначе, происходило что-то непонятное. Надо было вставать и разбираться, в чем дело.
Полусонный, я вышел на лестничную площадку, чувствуя себя совсем невыспавшимся. Тяжелые веки невольно смеживались, все вокруг раздражало, идти никуда не хотелось. Звук стал громче, но я по-прежнему не разбирал ни что это, ни откуда он доносится. Я доковылял до ванной, щелкнул выключателем, и от яркого электрического света в одном глазу резко закололо. В ванной комнате все было в порядке. Потирая глаз рукой, я вернулся на лестничную площадку и снова прислушался.
Стало ясно, что шум раздается сверху – быстрая капель, приглушенная то ли потолком, то ли дверью. Наверное, что-то случилось на чердаке. Я поплелся в дальний конец дома, к деревянной лесенке на чердак, где находилась цистерна. Чердачную дверь придерживала не защелка, а простая задвижка. Я неловко потянул ее, до крови оцарапав указательный палец об острый металлический угол, потом нащупал выключатель и нажал его. Свет не включился, – видно, перегорела лампочка. Из темноты чердака не доносилось ни звука.
Пока я стоял, вслушиваясь в тишину, шум раздался снизу, с первого этажа. Казалось, тугая струя хлещет из переполненной кухонной раковины на пол, уже залитый водой. Оставив чердачную дверь нараспашку и посасывая оцарапанный палец, я метнулся вниз по лестнице, к выключателю в прихожей. Как только вспыхнул свет, я сразу заметил большое темное пятно на ковре у кухонной двери, но, подойдя поближе, сообразил, что это просто тень, на которую прежде я не обращал внимания.
В кухне было абсолютно сухо, так же как и в туалете цокольного этажа, и в крохотной пристройке, где маменька разводила цветы. Каждая распахнутая дверь встречала меня полной тишиной, а потом откуда-то снова доносились журчание, плеск и капель.
Боль в глазу превратилась в невралгическую, в глазном яблоке резало и кололо в такт биению сердца. Я обессиленно опустился на стул и прижал ладонь к глазу. Немного погодя боль стихла, я пришел в себя и стал мыслить яснее. Поднявшись со стула, я опять прислушался, но в пустом доме царила полная тишина.
Я замер, размышляя. Да, действительно, чуть раньше слышался звук бегущей воды, самый что ни на есть настоящий. А теперь я его не слышал. Если это галлюцинация, то пугала не столько она, сколько то, что за этим крылось, а именно тот факт, что я, очевидно, больше не способен отличить вымысел от реальности. Стояла глубокая ночь, в доме я был один. У меня возникло какое-то психическое расстройство? Может быть, следует позвонить врачу? Но что ему сказать? И вообще, как в таких случаях поступают? Меня положат в больницу? И что тогда? Ни работы, ни денег. Вдобавок поползут слухи, что лишь усугубит проблему.
