– Нет, не хочу. Но зачем рассказывать об этом кому-то в Копенгагене?
– Пер – мой давний приятель, он меня многому научил. Мне очень хочется с кем-то поделиться. Тем более что он в Дании, а не в Англии и не станет распускать слухов.
– Только не говори ему, что это я ее купила. И вообще, Алан, прошу тебя, не упоминай обо мне, ладно?
– Почему? Я очень тобой горжусь, и эта находка – твоя заслуга. Что, даже об этом нельзя сказать?
– Нет, нельзя. Понимаешь, для меня с Копенгагеном покончено. Он остался в прошлой жизни. Я туда больше не вернусь. Я всех уже забыла, и хорошо бы, чтобы все поскорей забыли обо мне.
Ее слова прозвучали как повеление. Она всегда будет повелевать мной. Мне нравилось ей повиноваться. В повиновении было нечто эротическое, даже когда, вот как сейчас, оно не имело никакого отношения к любви. Это не мешало моим основным занятиям дома или на работе. Наоборот, когда я подчинялся требованиям Карин, зачастую неожиданным и необычным, то чувствовал себя великодушным и гордился, что был ее избранником и возлюбленным. Как бы то ни было, все ее требования почти всегда сводились к тому, что я, ничем особо не жертвуя, мог с легкостью исполнить, а это, в свою очередь, доставляло мне наслаждение. Я подозревал, что она устраивала эти любовные игры нарочно, для моего удовольствия.
– Будет исполнено, мадам. О вас ни слова. Так, где этот номер? Пожалуй, лучше позвонить Перу на домашний телефон, вдруг он не на работе… Придется набрать оператора. Что ж, тогда все просто – один-пять-пять.
– Я побуду в зале, пока ты разговариваешь, – сказала Карин и вышла из кабинета.
Вызов оператора международной связи оказался непростым делом. Когда телефонистка наконец ответила, то выяснилось, что в Копенгаген не прозвониться. Я долго выслушивал: «Пытаюсь вас соединить, сэр» и «Простите, все линии заняты, сэр, я попробую еще раз», а потом наконец гудки зазвучали на датский манер. Трубку взяла какая-то девушка, и телефонистка объявила: «Звонок из Англии для мистера Симонсена».
Внезапно нас разъединили, точнее, в трубке хором джунглей зазвучали какие-то посторонние разговоры. Голос с американским акцентом произнес: «О’кей, Джек, пусть будет штука…» – его сменила болтовня двух француженок: «Ainsi, j’allais à la maison…» – «Ah, par exemple…»
[116] – а потом вдруг что-то забулькало, будто подводный телефонный кабель дал течь.
– Алло, оператор! Вы на связи? Это абонент из Ньюбери! Оператор! Тьфу, черт!
Только я собрался перезвонить, как вдруг в трубке заговорила девочка на немецком: «Мама, мама! Подожди, я иду!» Ответа не последовало.
Судя по голосу, девочка была совсем маленькой и говорила так трогательно, словно бы умоляюще, что я решил ее подбодрить. Сдерживая нетерпение, я сказал по-немецки, как можно ласковее:
– Нет, это не мама, солнышко. Ты не туда попала. Не расстраивайся, а попроси кого-нибудь из взрослых тебе помочь.
Наступила тишина, но связь не прерывалась. Малышка на другом конце провода что-то неразборчиво пробормотала, а потом произнесла:
– Ты же знаешь мою маму! Скажи ей… скажи… – Она замялась, очевидно будучи в том юном возрасте, когда детям еще не хватает слов, чтобы выразить свои мысли, снова повторила: – Скажи ей… – и всхлипнула.
– Солнышко, – торопливо начал я, – ты лучше передай трубку кому-нибудь из взрослых.
В ответ она почему-то сказала:
– Я иду… иду… только она очень далеко.
Тут связь оборвалась. Послышались еще какие-то булькающие помехи, потом что-то щелкнуло, и в трубке зазвучал длинный гудок, неотвратимо стирая телефонную путаницу последних трех минут, будто каракули на блестящей серой доске для рисования.
Я сердито чертыхнулся.
В кабинет заглянула Карин:
– Миссис Тасуэлл, вы, случайно, не знаете… – и тут услышала мое восклицание. – В чем дело, милый? – спросила она со смехом, увидев, что я раздраженно стукнул по столу.
– Я прямо как адмирал Битти во время Ютландского сражения: «С нашими проклятыми кораблями сегодня какая-то чертовщина». Я только что совершил непредвиденное телефонное путешествие по Европе, потом минуты две беседовал с какой-то загадочной и очень расстроенной малышкой, но до Копенгагена так и не дозвонился.
– Дай-ка я попробую, – предложила Карин. – Пока ты не задохнулся от возмущения.
– Набери один-пять-пять, номер оператора.
– Пф-ф-ф, зачем мне оператор! Я наберу международный код и позвоню прямо в «Бинг и Грёндаль». Твой мистер Симонсен с утра наверняка на работе. Код Копенгагена я знаю. Значит, ноль-один-ноль-четыре-пять-один. Телефон у тебя в записной книжке?
Она начала набирать номер, а я встал из-за стола и пошел к миссис Тасуэлл, сообразив, что при разговоре с Пером лучше иметь под рукой папку с его досье.
– Миссис Тасуэлл, будьте любезны, найдите мне документы Пера Симонсена. Папка должна быть вон в том шкафчике.
– Документы мистера Симонсена? Вы имеете в виду досье «Бинг и Грёндаль»? Оно вот здесь…
– Нет-нет, для Пера Симонсена заведена отдельная папка, как для мистера Стайнберга. Они должны лежать в одном шкафчике, ведь они даже по алфавиту рядом.
– Значит, там она и есть. – Она открыла канцелярский шкаф. – А знаете, давным-давно была скаковая лошадь по кличке Персимон. Еще до войны. Мне объяснили, что персимон – это такой американский фрукт, типа как хурма, но кислющий до оскомины, ну я и спросила: а зачем тогда его есть? А еще мне всегда на ум приходит поговорка про грехи родителей и про оскомину у детей на зубах.
– Вы нашли папку? – нетерпеливо спросил я и, не дожидаясь ответа, схватил досье и обернулся к Карин у телефона. – Ну что, получилось? О господи, Карин, что происходит?!
Она, будто окаменев, глядела перед собой невидящим, полным ужаса взором. Я бросился к ней, а она уронила трубку на стол, прерывисто всхлипнула и выбежала из кабинета.
Я, не выпуская папки, поспешно вышел следом и в пассаже схватил Карин за руку:
– Карин, в чем дело? Тебя гудок напугал? Что случилось?
Она молча стала вырываться, но я держал крепко, чтобы истерическое поведение Карин не взволновало Дейрдру или покупателей в торговом зале.
– Пусти, Алан! Пусти! – задыхаясь, умоляла Карин, а потом вдруг расплакалась. – Алан, пожалуйста, отпусти меня! Мне надо уйти отсюда.
– Милая, не волнуйся. Что бы ни случилось, в таком виде лучше никуда не ходить. Успокойся. Ты же знаешь, здесь нет ничего страшного. Я с тобой.
– Да, да! Ох, Алан, слава богу, что ты со мной. Ты всегда меня защитишь, правда? – Она промокнула слезы носовым платком.
– Конечно защищу. Но что случилось? Тебе что-то сказали? Я не слышал никаких разговоров…
