– Понял. И это всё? Я слышал, что говорили те ребята, они собирались открыть большой портал и забрать ее туда…
Энглтон резко выключает «Мемекс», встает и, опираясь на столешницу, нависает надо мной.
– Официально ничего подобного не произошло, – чеканит он. – Никаких свидетелей, никаких вещдоков – ничего не было. Потому что иначе выходит, что янки либо облажались, отпустив ее, либо швырнули нам в руки гранату без чеки, а мы знаем, что они не могут облажаться, потому что наш достославный премьер-министр причмокивает президентской сигарой в надежде возобновить двустороннее торговое соглашение, которое они будут обсуждать в Вашингтоне через месяц. Вы меня понимаете?
– Да, но… – Я замолкаю. – Ага… да. А как же официальный рапорт Бриджет?
Впервые за все время я вижу на лице Энглтона выражение, которое – в тусклом свете и если прищуриться – можно было бы принять за улыбку.
– Ничего не могу сказать.
У меня в голове быстро крутятся колесики.
– Ничего не произошло, – механически повторяю я. – Свидетелей не было. Если что-то произошло, значит, нам подбросили гранату. Значит, какие-то террористы целенаправленно подобрались к создательнице оккультной ядерной бомбы и кто-то в РУ ВМС решил, что покроет себя славой, передав ее нам на хранение. То есть дождется, пока мы облажаемся, к его вящей политической выгоде. А это не должно произойти, так?
– Она в библиотеке, проходит аттестацию в отдел чистых исследований, – небрежно сообщает Энглтон. – Не желаете ли пригласить даму на ужин? Мне было бы весьма интересно услышать о ее исследованиях из вторых рук, от человека, который очевидным образом и сам знает толк в исчислении предикатов. Гм, уже половина шестого. Вам пора.
Я понимаю намек, встаю и иду к двери. Моя рука уже тянется к ручке, когда Энглтон спокойно добавляет:
– Сколько человек вернулись с операции в Вади аль-Кабир, мистер Говард?
Я холодею. Черт.
– Двое, – произносят мои губы, а я ничего не могу поделать: опять ревизорское поле! Этот мерзавец устроил у себя в кабинете допросную!
– Верно, мистер Говард. Только те двое, что не считали себя умнее командира. Я бы советовал вам поучиться на их примере и впредь воздерживаться от того, чтобы совать свой нос в дела, которые, как вам было ясно сказано, вас не касаются. Или, по крайней мере, научиться быть менее предсказуемым.
– Уф…
– Идите, пока я снова над вами не посмеялся, – говорит он так, будто это смешно.
Я спасаюсь бегством, испытывая одновременно стыд и облегчение.
Я легко нахожу Мо, потому что вспоминаю: мой КПК по-прежнему настроен на ее ауру; так что я катаюсь по этажам и запускаю бинарный поиск, пока не обнаруживаю ее в одном из читальных залов в библиотеке. Она корпит над старинным манускриптом, цвета маргиналий сверкают в свете настольной лампы. Она глубоко погружена в чтение, так что я громко стучу в дверной косяк и жду.
– Да? А, это ты.
– Без десяти шесть, – робко говорю я. – Еще десять минут – и орангутан в синем костюме запрет тебя тут на ночь. Некоторым, конечно, такое нравится, но ты вроде бы не из их числа. Поэтому я подумал, что можно тебе предложить бокал вина и чистую правду, как я и обещал.
Она смотрит на меня с каменным лицом.
– Ну, по крайней мере, это лучше, чем общаться с городскими гориллами. Мне нужно попасть домой к девяти, но, думаю, час я могу выделить. Ты выбрал место?
В конце концов мы оказываемся в нердском раю под названием «Вагамама» в квартале от Оксфорд-стрит: найдете легко по очереди из жертв хайпа длиной в половину этого квартала. Некоторые из них ждут уже столько, что на них паутина окаменела. Мне тут нравятся огромная кухня из нержавеющей стали и австралийцы-официанты на роликовых коньках, которые пересылают друг другу с КПК по инфракрасному каналу заказы и большеглазые смайлики, проносясь мимо столиков, где молодые и перспективные в тоненьких прямоугольных очках, застыв над тарелками с гёдза и раменом, обсуждают влияние Деррида на алкопоп-рынок посредством следующего крупного IPO или какую-то другую модную тему. Мо сидит напротив меня за длинным столом из выцветшей сосны, таким гладким, будто его каждый вечер полируют микротомом. Наши соседи хихикают, обсуждая какую-то громкую телевизионную сделку, а она смотрит на меня аналитическим взглядом, который, кажется, одолжила у владельца лабораторного скальпеля.
– Тут всё очень вкусно, – оправдываюсь я.
– Дело в атмосфере, – говорит она, глядя мне через плечо. – Это практически Калифорния. Не думала, что болезнь уже поразила и Лондон.
– Мы белая кость из Беркли: приготовьтесь, сейчас мы вас переработаем в новой, привлекательной цветовой палитре ради вашего удобства и безопасности!
– Вроде того.
Мимо нас проносится фиц и на лету выдает нам две банки «Кирина», которые, похоже, держали до этого в жидком азоте. Мо берет свою и морщится, когда холод кусает ее за пальцы.
– А откуда название «Прачечная»?
– Ну… – говорю я и на миг задумываюсь. – Вроде бы во время Второй мировой штаб-квартира размещалась в реквизированной китайской прачечной в Сохо. А дом Дэнси ей достался, когда для Мусорника выстроили небоскреб. – Я осторожно беру банку импровизированной ухваткой из рукава рубашки и наполняю стакан. – Клод Дэнси был начальником УСО. Раньше работал в СРС, но не поладил с высоким начальством – политика, УСО послужило стрелковой рукой британской разведки во время войны. Черчилль приказал УСО сделать так, чтоб у немцев за линией фронта земля горела под ногами. Этим управление и занималось. До декабря 1945-го, когда поспела месть СРС.
– То есть бюрократическая война уходит корнями в такое давнее прошлое?
– По-моему, да, – киваю я и отпиваю глоток пива. – Но, когда выпотрошили все остальные отделы УСО, Прачечная почти не пострадала. Примерно как ЦПС уцелел, когда свернули работу Блетчли-парка. Только Прачечную засекретили еще сильнее.
Черт. Вот об этом нам не стоит говорить в людном месте; я вытаскиваю свой КПК и листаю список приложений, пока не нахожу нужное.
– Что это? – интересуется Мо, когда фоновый гам ресторана вдруг стихает в волне белого шума.
– Стандартный служебный КПК. Выглядит как обыкновенный «Palm Pilot», правда? Но секрет в ПО и очень особенной дочерней плате, которую встраивают в корпус.
– Я про шум. Это ведь не у меня уши заложило?
– Нет, это магия.
– Магия! – хмурится она. – Ты не шутишь, да? Что за чертовщина тут творится?
У меня отвисает челюсть.
– Тебе никто ничего не сказал?
– «Магия»! – возмущенно повторяет она.
– Ладно, в общем, это прикладная математика. Ты вроде говорила, что ты не платоник? Зря. Вот эти штуки… – Я стучу пальцем по КПК. – …самые мощные математические инструменты, какие нам только удалось создать. Все делалось ситуативно и по случаю аж до 1953-го, когда Тьюринг доказал свою последнюю теорему. С тех пор мы подводим под магию системное основание. По большей части всё сводится к применению теории Калуцы-Клейна во вселенной Линде, ограниченной законом сохранения информации. По крайней мере, так объяснили мне, когда я спросил. Когда мы производим расчеты, образуется своего рода канал в базовой структуре космоса. Это побочный эффект. Но там, в мультиверсуме, есть существа, которые прислушиваются. Иногда мы можем заставить их войти в открытые врата. Через малые врата мы можем переносить сознания, а через большие – физические объекты. Даже самые большие врата, настолько большие, чтобы пропустить кого-то громадного и неуютного – потому что некоторые из прислушивающихся Очень Большие. Гигантские. Иногда можно добиться локального обращения или модификации энтропии. Именно это я сейчас делаю при помощи звукоизолирующего поля: путаю воздух вокруг нас, а там молекулы и так уже достаточно случайно распределились. Вот примерно этим и занимается Прачечная.
