Энди набирает в грудь воздуха, но Ник включается прежде, чем он успевает продолжить:
– Мы уже имели дело с иракскими шпионами, мальчик мой. И это на них не похоже.
– Уф, – выдыхаю я, не зная, что сказать. – Это ты о чем?
– Он о том, что у Мухабарата просто нет технологии вызова инкуба. Им не даются ритуалы воплощения, которые потом пачкают ковер докембрийской слизью. Им по силам только вызов и подчинение Стражей, ну и пытки в пределах разумного. Нет у них понимания геометрии фазового пространства, нет генераторов деревьев глубинной енохианской грамматики – по крайней мере, мы никаких таких кодов не видели. В случае нападений на Мо нельзя действовать исходя из догадок. Кто-то попытался ее похитить для своих неизвестных целей. Сейчас этот кто-то уже наверняка знает, что мы им заинтересовались. Логика подсказывает, что следующий его шаг – отступить и заняться тем, чем он занимался изначально, и это для нас чрезвычайно опасно, потому что если кто-то пытался ее выкрасть, этот кто-то, вероятнее всего, работает над оружием массового поражения. Нам критически необходимо вывести их на свет, и наживка у нас одна – профессор О’Брайен. Но если она узнает, что она – живец, то начнет оглядываться и высматривать акул, и это их вспугнет. Так что мы ставим тебя за ней присматривать, Боб. Ты смотришь за ней, мы смотрим за тобой. Когда клюнет, мы подсекаем. Тебе не нужно знать, как и когда, но полезно будет изучить это руководство, чтобы знать, как мы вообще готовим подобные операции. Ясно?
Я поворачиваюсь к Нику, который стоит с непривычно каменным лицом, меня он будто не видит вовсе, а глаза – как амбразуры.
– Мне это не нравится. Вот совсем не нравится.
– Нравиться и не должно, – спокойно говорит Энди. – Мы тебе говорим, что делать. Твоя задача – вообще, это должен тебе сообщить Энглтон сегодня вечером, но какого черта? – не спускать глаз с Мо. Остальное сделаем мы. Сейчас я хочу услышать от тебя только то, что ты будешь делать, что скажут.
– Это приказ? – напрягаюсь я.
– Уже да, – сообщает Ник.
Когда я приезжаю домой, получив инструктаж и упреждающий разнос от Энглтона, оказывается, что мой ключ не проворачивается в замке. Уже темно, идет дождь, так что я нажимаю кнопку звонка и не отпускаю, пока не открывается дверь. За ней стоит, положив руку на задвижку, Пинки.
– Ты там уснул, что ли? – возмущаюсь я.
– Это твои, как я понимаю, – говорит он, отступив на шаг, и протягивает мне связку новых блестящих ключей. При этом Пинки позвякивает: на нем черные армейские ботинки, такие же штаны, что-то вроде кожаного жилета и столько цепей, что хватит на средней руки тюрьму. – Я сегодня иду в клуб.
– А с чего вдруг новые ключи?
Я закрываю дверь, стряхиваю с волос капли дождя, снимаю пальто и пытаюсь найти свободный крючок.
– Замки сегодня сменили, – небрежно сообщает Пинки, – служебный приказ, судя по всему.
У порога появился новый половичок. Присмотревшись, я замечаю вышитые по краю серебристые буковки.
– Пришли, проверили дом на слушателей и деятелей, обновили заклятья на всех окнах, дверях и даже на печной трубе. Не знаешь случайно, почему это вдруг?
– Ну да, – ворчу я и иду на кухню, протиснувшись мимо чьих-то видавших виды чемоданов, выставленных посреди прихожей.
– И к нам кое-кого подселили, – добавляет Пинки. – Кстати, Мэйри опять свалила, но на этот раз сказала, что окончательно переезжает в Оранжевый дом.
– Угу.
Давай сыпь мне соль на рану. Я заглядываю в чайник, а потом сую нос в свой шкафчик, чтобы проверить, если в доме что-то более съедобное, чем моментальная вермишель в пакете.
– Зато новая соседка тебе, наверное, понравится, – продолжает Пинки. – Она помогает Брейну жарить яйца в ближнем подвале – на этот раз он решил применить высокоинтенсивный ультразвук.
Обнаруживаются мгновенная вермишель и засохший магазинный корж для пиццы. В холодильнике есть сыр и томатный соус, а также свиная сарделька, которую можно порезать и бросить сверху, так что я включаю электрогриль.
– Есть газеты? – спрашиваю я.
– Газеты? Зачем?
– Нужно забронировать авиабилеты. Улетаю на неделю в понедельник, а уже среда.
– А куда? В интересное место?
– В Амстердам.
– Клево!
На хлебной доске лежат меховые наручники. Пинки берет их, придирчиво рассматривает, а затем начинает полировать о рулон бумажных полотенец.
– Отрываться будешь?
– Нужно кое-что уточнить в Ост-Индийском доме. И в подвале Рейксмюсеума.
– «Уточнить». – Он закатывает глаза и закрепляет наручники в клипсе на поясе. – Какое унылое применение для выходных в Амстердаме!
Я его игнорирую. Режу сардельку и рассыпаю кусочки по своей многострадальной недопицце. И тут открывается дверь в подвал.
– Кто тут говорит про Амстердам?.. Эй, а ты что здесь делаешь?
Я роняю нож.
– Мо? А что ты?..
– Боб? Вы что, знакомы?
– Извини, ты не могла бы отодвинуться, мне нужно пройти…
Когда в кухне собираются четверо, она уже выглядит уютной, если не сказать «тесной». Я кладу пиццу на гриль и снова включаю чайник.
– Кто тебя сюда поселил? – спрашиваю я у Мо.
– Сантехники… Они сказали, что это защищенный дом, – отвечает она, потирая крыло носа, а потом подозрительно смотрит на меня. – Что происходит?
– Это и вправду безопасный дом, – медленно произношу я. – Он в списке Прачечной.
– Девушка Боба только что съехала в четвертый раз, – услужливо объясняет Пинки. – Наверное, они подумали, что комната не должна пустовать.
– Ну это уже ни в какие ворота!
Мо отодвигает стул и садится спиной к стене, скрестив на груди руки.
– Ребят? – говорю я. – Вы не могли бы прогуляться?
– Легко, – фыркает Брейн и снова исчезает в подвале.
– Я знал, что вы друг другу понравитесь! – улыбается Пинки и поспешно ретируется.
Через минуту хлопает входная дверь. Мо сверлит меня инквизиторским взглядом.
– Ты здесь живешь? С этими двумя?
– Да, – отвечаю я, поглядывая на пиццу. – Они в целом не опасны, за исключением моментов, когда каждый вечер пытаются захватить мир.
– Пытаются… что? – перепрашивает она, но потом замолкает. – Вот этот. Как его? Пинки? Он пошел в клуб?
– Да, но он никогда никого домой не приводит, – объясняю я. – Они с Брейном вместе уже… ну, столько, сколько я их знаю.
– Ага.
Я вижу, как у нее над головой зажигается лампочка: не всем сразу становится ясно, что связывает Пинки и Брейна.
