Ну, хотя бы Мэйри не пытается выйти на связь.
В воскресенье перед отъездом мне приходится остаться дома, чтобы упаковать вещи. Я в смятении стою над стопкой футболок и электрической зубной щеткой, когда кто-то стучит в дверь моей комнаты.
– Боб?
Я открываю.
– Мо?
Она нерешительно входит, быстро оглядывая спальню. Моя комната часто производит на людей особенное впечатление. И не обычным для холостяка бардаком и кучками одежды, которых в сборах стало только больше, а набитым до предела большим книжным шкафом и барахлом на стенах. Не у всех на стене висит анатомически правильный пластиковый скелет в масштабе 1: 1. И еще у меня стоит стол, собранный из кирпичиков «Лего», на котором тихонько переговариваются три полураспотрошенных компьютера.
– Собираешься? – спрашивает она и широко улыбается.
Она нарядилась явно для свидания с каким-то везучим ублюдком, а я тут стою, пытаясь вспомнить, когда в последний раз менял футболку, и готовлюсь к дружеской встрече с засохшим тостом и банкой консервированной фасоли. Но мое смущение длится недолго: ровно до того момента, как ее взгляд находит книжный шкаф. А потом…
– Это у тебя Кнут? – спрашивает Мо и тянется к верхней полке. – Погоди-ка… Том четвертый? Но он же только три тома опубликовал! Четвертый том ждут уже двадцать лет!
– Ага, – самодовольно киваю я: к кому бы она ни собралась на свидание, у него-то такого на полке точно не будет. – Мы – точнее, Черная комната – заключили с ним небольшой договор: он не публикует четвертый том «Искусства программирования», а они ему не устраивают острую метаболическую недостаточность. По крайней мере, открыто не публикует, потому что в нем есть теорема Тьюринга. Грамматика фазового сопряжения для экстрамерных призывов. Это очень ограниченный тираж – все экземпляры пронумерованы и засекречены.
– Вот это да… – она хмурится. – Можно я возьму? Почитать?
– Ты же теперь внутри – бери. Только не забудь где-нибудь в автобусе.
Она вытаскивает книгу, отодвигает в сторону гнездо мятых джинсов и садится на краешек кровати. В режиме «принарядиться» Мо выглядит как взрослый, дизайнерский вариант хиппи напополам с готом: черная бархатная юбка, серебряные браслеты, расшитый топ. Еще не осознанный закос под прерафаэлитов, но уже почти. Но в данный момент она полностью разрушает этот эффект, поскольку на сто процентов сосредоточилась на книге.
– Ух ты! – Глаза у нее горят. – Я просто хотела узнать, может, ты уже собрался? Но теперь я уже никуда не хочу ехать, я же ночь спать не буду!
– Только учти, что нам надо выйти не позже семи, – напоминаю я. – Заложим два часа на то, чтобы добраться до Лутона и зарегистрироваться…
– В самолете посплю, – говорит она, закрывает книгу и кладет рядом, но руку с обложки не убирает. – Я тебя давно не видела, Боб. Много дел?
– Ты себе даже не представляешь, – отвечаю я (настроить сканеры, которые будут проверять новостные ленты «Рейтер» и «Юнайдтед Пресс» и посылать мне извещение на пейджер, если во время моего отсутствия всплывет что-нибудь интересное; зубрить руководство по оперативно-полевой работе; мучиться нечистой совестью). – А у тебя?
– Столько всего свалено в архивах – поверить невозможно, – кривится она. – Я только читаю, читаю, читаю – до несварения желудка. Такая жалость, столько всего под спудом из-за Закона о государственной тайне!
– Ну да, – тут уже моя очередь скривиться. – В принципе я с тобой скорее согласен. На практике… как бы сказать. Это все может иметь последствия. Многоугольные твари живут на дне множества Мандельброта. Если с ним играть слишком долго, с тобой может случиться нечто очень неприятное. А ты же знаешь, на что способны студенты.
– Ну да. – Она встает и расправляет юбку одной рукой, не выпуская из другой книгу. – У тебя, наверное, больше опыта, чем у меня. Но ладно. – Она замолкает и смотрит на меня с легкой полуулыбкой. – Хотела спросить: ты уже поужинал?
Ой. Вдруг до меня дошло: какой же я тупой.
– Дай мне полчаса, – прошу я. Да где же я бросил ту рубашку? – Может, какое-нибудь место запало тебе в душу?
– Тут, на проспекте, есть кафешка, в которую я хотела заглянуть. Через полчаса?
– Внизу, – твердо обещаю я. – Через полчаса.
Она выскальзывает из моей комнаты, и я полминуты тупо смотрю на дверь, прежде чем опомниться и броситься на поиски какой-нибудь еще не окончательно потерявшей товарный вид одежды. Внезапно оказывается, что Мо со мной интересно, – и лучшего антидепрессанта ни один доктор не выпишет.
В чувство меня приводит писк будильника: восемь утра, снаружи еще темно, голова болит, и я необъяснимо счастлив для человека, который сегодня же вечером будет ловить на живца неведомого врага.
Я поспешно одеваюсь, хватаю сумки и, зевая во весь рот, скатываюсь вниз по лестнице. В кухне сидит Мо с красными глазами и кружкой кофе; в прихожей стоит большой потертый рюкзак.
– Всю ночь читала? – спрашиваю я; о книге она думала весь вечер, который в остальном выдался тихим и приятным.
– Вот. Угощайся, – она указывает на кофейник и зевает. – Это все ты виноват. – Я быстро кошусь на нее и успеваю заметить короткую усмешку. – Ты готов?
– После кофе. – Я наливаю себе чашку, добавляю молока, вздрагиваю, снова зеваю и принимаюсь пить. – Почему-то есть с утра не хочется.
– Думаю, в эту кафешку нужно еще раз зайти, – соглашается она. – Попробовать кускус…
Она еще раз отпивает из кружки, а я думаю, что утром, в джинсах и толстовке, без макияжа, она такая же красивая, как вчера вечером при полном параде. Ну, за исключением красных глаз.
– Паспорта взяли?
– Взяли. И билеты. Пошли?
– Пошли.
Через несколько часов мы вышли из зала прибытия в аэропорту Схипхол, доехали на электричке до центра Амстердама, потряслись в трамвае и заселились в претенциозный семейный отель, оформленный в соответствии с темой «холодных» и «горячих» философов: Мо заняла платоновский номер на верхнем этаже, а я – кантовский полуподвал. Даже салфетки (с портретом Гегеля) в столовой и те не уступают общему оформлению. Во второй половине дня мы идем по парку Вондела – между темно-зеленой травой и серым небом; с канала дует холодный ветер, и в первый раз с момента прилета я не чувствую в воздухе выхлопных газов. Ника и Алана, которые пасли нас от дома до аэропорта, а потом и в самолете, нигде не видно – как я понимаю, они в нашей команде наблюдения. Нехорошо показывать, что я их заметил, а сами они не пытались со мной заговорить. Насколько я могу судить, Мо ничего не заподозрила.
– Так где этот музей? – спрашивает она.
– Вон там. – На другом конце парка высокомерно дыбится к небу неоклассическое здание. – Давай зайдем и активируем наши пропуска в закрытую часть. Через час-другой попробуем найти какую-нибудь еду.
