На кухонном столе красуется разобранный двигатель. Кто бы ни положил его туда для вскрытия, он все-таки догадался расстелить газету «Индепендент»; из-под одного маслянистого края выглядывает заголовок «Взрыв в амстердамском отеле: четверо погибших». Ну да. Депрессия накрывает меня черной волной – я вдруг чувствую себя очень дряхлым, на много веков старше своих лет. В раковине полно грязной посуды; я открываю горячий кран и роюсь в ней, чтобы найти отмываемую кружку, а потом лезу в шкафчик за чайными пакетиками.
На плодородном поле пробковой доски взошли новые счета. Нужно будет их посмотреть рано или поздно – лучше поздно.
Небольшая стопка адресованных мне писем возвышается на своем привычном месте – половина из них реклама, судя по лоснящимся конвертам. А в чайнике нет воды. Я наполняю его, а потом сажусь рядом с двигателем и жду просветления. Я понимаю, что очень устал, что я подавлен, одинок и напуган. Всего несколько месяцев назад я никогда не видел смерти; последние же несколько ночей только она мне и снится. Это выматывает – физически и эмоционально. Кто-то из эскулапов говорил что-то про стрессовые расстройства, но я его тогда не слушал. Интересно, чей это двигатель – Пинки или Брейна? Надо их за это погрызть, когда придут домой. Вот это – антиобщественное поведение: а если тут кто-нибудь захочет перекусить?
Чайник закипает и с громким щелчком выключается. Некоторое время я сижу в тишине, вдыхая холодный воздух, а потом встаю, чтобы налить себе чашку чая.
– Мне тоже завари, пожалуйста.
Я чуть не ошпарился, но вовремя успел перехватить чайник.
– Я не услышал, как ты вошла.
– Ничего. – Мо отставляет стул у меня за спиной. – Я тебя тоже не услышала. Ты давно вернулся?
– В страну? – Я выискиваю в раковине еще одну кружку, а язык работает сам, без вмешательства разумного оператора, будто и не мой вовсе. – Только утром. Сначала поехал в больницу к Алану, потом заглянул на работу на пару часов. Собрания, совещания, разборы. Непрерывно с того самого момента…
– Они тебе запретили об этом говорить… со всеми? – спрашивает она, и я чувствую нотку напряжения в ее голосе.
– М-м-м… Не совсем.
Я ополаскиваю кружку, бросаю в нее чайный пакетик, наливаю кипяток, ставлю ее на стол и оборачиваюсь. Мо выглядит так же, как я себя чувствую: волосы спутанные, одежда мятая, взгляд затравленный.
– Могу с тобой поговорить, если хочешь. Ты по умолчанию имеешь нужный уровень доступа.
Я подтаскиваю к столу другой стул. Она молча садится.
– Они тебе объяснили, в чем было дело?
– Я… – Она качает головой. – Приманка. – В ее голосе звучит легкое отвращение, но лицо каменное. – Все закончилось?
Я сажусь рядом с ней.
– Да. Точно и наверняка. Больше такое не случится. – Я вижу, как она расслабляется. – Это ты хотела услышать?
Она прожигает меня взглядом:
– Да, если это правда.
– Правда. – Я мрачно смотрю на двигатель. – Чей это?
– Думаю, Брейна, – вздыхает она. – Он его вчера притащил. Не знаю, откуда он его взял.
– Надо с ним провести воспитательную беседу.
– Не надо. Он сказал, что заберет его, когда съедет.
– Что?
Вид у меня, наверное, огорошенный, потому что она хмурится:
– Я забыла. Пинки и Брейн съезжают. В конце недели. Я только вчера узнала, когда вернулась.
– Ну обалденно, – ворчу я и смотрю на ворох бумаг, пришпиленных к пробковой доске, как коллекция бабочек: нет ничего лучше внезапной смены соседей, чтобы начать печалиться над счетом за телефон. – Вовремя предупредили.
– Мне кажется, это давно назревало, – тихо говорит Мо. – Он что-то говорил про твое поведение… – Она замолкает. – «Жить невозможно, так что оставим его на милость доместикации», конец цитаты. – На секунду ее глаза вспыхивают злостью. – Не знаешь подходящего лагеря по повышению эмпатии? Такого, с вышками и автоматчиками? Мне кажется, ему пора в принудительный отпуск.
– И ему, и моему непосредственному начальству. По крайней мере, моему бывшему начальству. – Чай уже наверняка заварился; я вылавливаю пакетики и доливаю молока. – На. А чем ты еще занималась?
– Занималась? – возмущается она. – Меня засунули в пластиковый мешок и передавали из рук в руки солдаты, а потом щупали и разглядывали врачи, а потом допрашивали офицеры службы безопасности, а потом отправили домой, как нашалившую девчонку. Так что «заниматься» мне было как-то недосуг. Я даже… – Она раздраженно мотает головой. – Ладно, забудь.
– Не могу. – И в глаза Мо смотреть тоже не могу, так что просто пялюсь на остывающий чай, а вижу только неторопливую возню светящихся червяков. – Я думаю, это было важно, Мо. Для других людей, для тех, кто теперь лучше спит по ночам.
– Но. Почему. Именно. Я? – скрежещет зубами она; банальностями тут не отделаешься.
– Потому что ты оказалась не в то время не в том месте, – устало говорю я. – Потому что кто-то в твоем городе пытался устроить мелкий теракт и призвал древнее зло, с которым не смог справиться. Потому что ты оказалась рядом и размышляла о немыслимом регулярно и профессионально. Разум – опасная штука, иногда – только иногда – из лесу приходят твари, которым нравится вкус наших мыслей. Эта конкретная тварь полагалась на нашу глупость, рассчитывала, что мы не поймем, что она из себя представляет, поэтому использовала тебя как приманку, чтобы заманить нас к себе. Мы думали, что это мы используем тебя как приманку, но она с самого начала водила нас за нос. В итоге по меньшей мере пять человек погибли из-за этой ошибки, и еще один сейчас в больнице, и не известно еще, выживет ли.
– Спасибо. – Ее голос тверд, как гранит. – И чья это была ошибка?
– Коллегиальное решение, – отвечаю я и отставляю кружку, чтобы посмотреть на Мо. – Если бы мы не пошли за тобой, эти люди были бы живы. Так что, наверное, с чисто утилитарной точки зрения вся Прачечная сверху донизу облажалась. Нельзя мне было ехать спасать тебя в Санта-Крузе – и точка.
– Ты правда так думаешь? – интересуется она.
– Иногда мы совершаем ошибки, исходя из самых правильных предпосылок, – качаю головой я. – Если бы Энглтон провел эту операцию по всем правилам, по нашим чудесным инструкциям для оккультных операций, по всем стандартам ISO-9000, ты бы погибла, а ледяной великан все равно бы пробрался сюда. И мы все погибли бы, причем довольно скоро.
– Энглтон нарушил правила? Вот уж не думала, что он на такое способен. Он же усохший бюрократ.
– Винтажный тип. И не всегда то, чем кажется.
Мо встает.
– А ты-то зачем туда пошел?
Я пожимаю плечами:
– А ты думала, я тебя брошу?
Она смотрит на меня долго, будто целую вечность.
