Примерно через две недели после ареста Миреллы однажды вечером я вышел с работы, чтобы немного прогуляться, но, придя в парк, обнаружил множество полицейских на конях – шестьдесят в общей сложности. Брикстон снова охватили протесты, превратив улицы в район боевых действий, и спустя четыре дня полицию это достало. Я узнал одного из детективов и поинтересовался у него, что происходит. «Конная полиция готовится избивать протестующих дубинками», – объяснил он. Поблагодарив детектива, я поспешил прочь, отправившись обратно на работу. Предстояла настоящая кровавая бойня. Вернувшись в морг, я принялся проверять нашу готовность к работе, поскольку боялся, что вскоре к нам может поступить ряд тел молодых чернокожих мужчин, жертв полиции, которой дали свободу действий для восстановления порядка.
Протесты начались после того, как уголовная полиция устроила ранним утром облаву на одну из квартир в Брикстоне. Их интересовал подозреваемый по имени Майкл Грос, который ранее наставил пистолет на одного из полицейских. Облава проводилась под руководством инспектора Дугласа Лавлока, офицера с правом на ношение оружия. В то время такое право было лишь примерно у трех тысяч служащих лондонской полиции. Когда Лавлока судили, он сказал, что просто увидел, как к нему «направляется какая-то тень… И разрядил в нее всю обойму». Он выстрелил в Черри Грос, мать Майкла, когда та лежала в кровати, из-за чего ее парализовало ниже пояса. С Лавлока были сняты все обвинения. Майкл, который к тому времени прятался в квартире сестры, узнал о случившемся лишь несколько дней спустя, увидев новостной сюжет по телевизору. Он сразу же сдался полиции.
После того как была подстрелена Черри Грос, вокруг дома Грос собралась разъяренная толпа и направилась оттуда в Брикстон. К вечеру поднялся бунт. Газета Sunday Telegraph отправила двадцатидевятилетнего Дэвида Ходжа осветить ситуацию. Это было первое задание, которая газета дала этому фотографу-фрилансеру, специализировавшемуся на научной фотографии. Желая расширить опыт, он прикрепил свою визитную карточку к стене рядом с отделом иллюстраций в офисе газеты. В случае серьезных происшествий, для которых требовались дополнительные фотографы, фоторедакторы связывались с людьми, оставившими свои визитки.
Чувство улицы было превыше всего. Журналисты и фотографы виляли между рядами протестующих и полицейских с надеждой, что адреналин и дальше будет подавлять страх. Ходж сделал снимки молодежи, пытающейся вломиться в ювелирные магазины в Reliance Arcade на Брикстон-Роуд. Когда он подошел ближе, на него накинулись и избили как минимум восемь человек, а фотоаппарат украли. Прохожие спасли его и отвезли в больницу Королевского колледжа. Через двое суток фотографа выписали, однако, прибыв в морг десять дней спустя, я обнаружил его тело на столе для вскрытия.
Причиной смерти оказался сгусток крови, образовавшийся в результате полученных травм. Последовавший суд над восемнадцатилетним охранником по имени Эрой Палмер так ничем и не закончился, так как присяжные не смогли согласовать между собой вердикт. Второй судебный процесс также не увенчался успехом, и Палмер перебрался в Австралию. Ходж прошел медицинскую подготовку, и особый интерес у него вызывала пересадка сердца. Он стал донором сердца для одного врача, прожившего с ним еще десять лет. Его родные и близкие основали премию имени Дэвида Ходжа для фотожурналистов младше тридцати, спонсором которой в настоящий момент выступает британская газета Observer.
Массовые беспорядки 1985 года, случившиеся в период гражданских волнений и сразу же после забастовки горнорабочих, привели к пробуждению у британских бедняков политических интересов, к национальному недовольству работой полиции, а также к ужесточению позиции Маргарет Тэтчер. После случая с ранением Черри Грос политика в отношении огнестрельного оружия в полиции была пересмотрена, в результате чего детективам уголовного розыска запретили его носить.
Женщину, виновную в убийстве двух маленьких девочек, одна из которых была ее дочерью, приговорили сразу к двум пожизненным срокам заключения.
Все это нисколько не помогло снижению расовой напряженности. Несколько месяцев спустя, когда состоялся суд над Миреллой в Центральном уголовном суде Лондона, кто-то нацарапал мелом на одной из колонн у его входа: «Сжечь черную суку».
Перед присяжными стояла задача определить, намеревалась ли Мирелла убить детей, и если намеревалась, то была ли она в тот момент подвержена какому-то расстройству психики, которое снижало ее ответственность за содеянное. Не было никаких сомнений в том, что Мирелла, которая теперь лечилась от психиатрических проблем, сожалела о сделанном. Выступая в суде, она сказала: «Я очень сильно любила ее (Тину). Теперь у меня нет детей. Я даже не хочу больше жить. Для меня это настоящий кошмар. Мне не верится, что ее нет рядом со мной и никогда больше не будет. Я закрываю глаза и вижу их обеих в белых кружевах. Два маленьких ангела, улыбающихся вместе со мной. Без Тины мне теперь очень тяжело. Это два креста, которые мне приходится теперь нести. Тина навсегда останется в моем сердце вплоть до того дня, когда мы встретимся на небесах».
Отказавшись считать ее невменяемой, присяжные признали Миреллу виновной в убийстве, и судья дал ей два пожизненных срока.
Тело пропавшего мальчика Барри Левиса было обнаружено год спустя в лесу Эппинг: он стал жертвой банды педофилов. В конечном счете двоих мужчин признали виновными в его убийстве. Одного из них убили в тюрьме, а второго застрелили на пороге дома вскоре после освобождения.
Был среди всего этого, однако, и лучик надежды, о котором я неожиданно для себя узнал месяцы спустя от Венди. Вернувшись домой вечером после очередной длинной смены, она налила нам по большому бокалу вина.
– Знаешь, что я сегодня сделала? – спросила она. Я покачал головой и пожал плечами.
– Я помогла матери Стейси родить совершенно здорового ребенка.
12. Короткие Ножки
Сентябрь 1985 года
Поздним вечером я сидел за столом в своем кабинете, как вдруг зазвонил телефон. На проводе был очень взволнованный ритуальный агент, и после того как я попросил его сбавить скорость и повторить сказанное, до меня дошло, что мы допустили страшную ошибку.
Этому ритуальному агенту по имени Генри было за шестьдесят, и похоронным бизнесом он занимался больше тридцати лет. Он был невысоким жизнерадостным мужчиной, у которого всегда всегда находилось время поболтать и который всегда демонстрировал чрезвычайную заботу и профессионализм. Я бы хотел, чтобы моими похоронами занимался именно такой человек.
Несколькими днями ранее мы передали Генри тело мужчины семидесяти девяти лет. Родные покойного выразили желание кремировать его в крематории Хонор Оак – здании с умиротворяющей атмосферой, известном своим великолепным витражным окном. Ожидалось, что на церемонии будут присутствовать сорок человек.
– Сегодня должна была состояться кремация, – сообщил он мне.
– Должна была?
– Все было нормально, пока гроб не попал в печь. Примерно минуту спустя послышался удар, потом еще один, а потом последовал сильнейший взрыв!
