Но с этим у Сийеса связана допустимость представительства. Депутатов учредительного собрания 1789 г, онтоже считал не обладателями, а репрезентантами «властного мандата» (mandat imperatif) – им же следует не быть посланниками, которые оглашают уже утвердившуюся волю, а только еще «сформировать» эту волю. Сийес подчеркивал, что современное государство населено иными людьми, нежели античная республика, что ныне, в век разделения труда, только малая часть людей имеет досуг и свободу для занятия политическими делами, другие же «больше думают о производстве и потреблении», так что попросту превратились уже в «рабочие машины» (machines de travail)
[275]. Отсюда возникает необычная связь со всевластием учредительной воли. Даже если в содержательном отношении воля народа еще не существует, а только формируется через посредство представительства, безусловная и в точном смысле этого слова комиссарская зависимость от этой воли остается. Воля может быть неясна. Она даже должна быть неясной, если учредительная власть сама действительно не может быть учреждена. Этот вывод, оглашенный Сийесом, отсылает уже к полностью противоположной рационализму философии XIX в., в которой центром мира является «объективно-неясный»
Бог, подобно тому как бесформенная, но продуцирующая все новые формы учредительная власть является центром государственной жизни. Но зависимость выступающего от имени народа политического функционера не перестает быть безусловной. Еще в большей степени, чем Руссо, Сийес подчеркивал, что деятельность всех государственных органов имеет только комиссарскую природу, и субстанция государства, нация, может в любое время выступить в непосредственной полноте своей власти. Поэтому корреляция между величайшим могуществом во внешней сфере и величайшей зависимостью во внутренней сохраняется, но только формально. Важнейшее условие господства, диктата воли состоит, по мнению Сиейеса, в том, что она становится тем более точной, чем сильнее такая зависимость. Идеалом безусловно господствующей воли является военный приказ, определенность которого должна соответствовать той беспрекословности, с которой ему следует повиноваться. Определенность такого приказа – это, конечно, не определенность правовой формы, а точность той или иной ситуативной техники. Но ведь исполнение комиссарской должности тоже подчинено идее конкретной деятельности, вмешивающейся в причинно-следственные взаимосвязи. Безусловная комиссарская зависимость представителя включала в себя, собственно, и «властный мандат» (mandat imperatif). Но Сийес не вывел это следствие, основываясь на том, что в содержательном отношении воля народа не выражается точно. Воля касается, таким образом, только личности представителя и решения о том, должно представительство существовать или не должно. В действительности воля и не может быть точной: как только она принимает ту или иную форму, она перестает быть учредительной и сама оказывается учреждена.
Поэтому представители, действующие от имени учредительной власти, в формальном отношении являются безусловно зависимыми комиссарами, чье поручение, однако, не может быть содержательно ограничено. В качестве собственного содержания этого поручения нужно рассматривать наиболее всеобщее, основополагающее формирование учредительной воли, т. е. конституционный проект. Но не из-за того, что конституция имеет правовую природу, ведь и фактические меры могут приниматься как выражение воли народа. Экстраординарные представители, т. е. те, которые непосредственно осуществляют учредительную власть, в отличие от ординарных представителей могут обладать какими угодно полномочиями. При этом осуществление учредительной власти нужно всегда отличать от ее субстанции, иначе учредительная власть уже в свою очередь оказалась бы учреждена в лице своего экстраординарного представителя. Если экстраординарным представителям поручается разработать проект конституции, то они, в зависимости от того, как истолковывается содержание этого поручения, могут принять конституцию сами или представить ее на всенародный референдум. В том и в другом случае, когда это произойдет, поручение будет выполнено.
Но может случиться и так, что к осуществлению учредительной власти народа возникают препятствия, и положение дел требует в первую очередь устранить эти препятствия, чтобы было устранено противодействующее власти давление. В силу внешнего давления и применения искусственных средств или в условиях всеобщей путаницы и беспорядка свободная воля народа может перестать быть свободной. Здесь нужно различать два случая. «Чтобы народ мог осуществить учредительный акт во всей полноте своей суверенности, он, согласно Боржо
[276], должен иметь выбор между прежним и новым режимом. После революции традиция оказывается прервана, прежней конституции больше не существует, и если народу предлагается новая, то тем самым часть его суверенитета на деле снова бывает осуществлена, а именно теми, кто предлагает эту новую конституцию. Ибо потребность в порядке слишком велика, для того чтобы суждение народа в такой ситуации еще оставалось свободным». Это может «оправдывать действия революционной власти, издающей временную хартию» (justifier Faction dun pouvoir revolutionnaire edictant une charte provisoire), но должно быть прекращено, когда будет учреждено новое правление и восстановлен порядок. Но, с другой стороны, это же соображение может иметь вес уже и до причиненных революцией беспорядков, если существующий порядок воспринимается как препятствие для свободного осуществления учредительной власти, так что становятся возможны все новые революции и каждый раз новая апелляция к учредительной власти. Тогда задача, состоящая в том, чтобы расчистить путь посредством революционного упразднения существующего порядка, тоже связывалась бы с учредительной властью и становилась бы зависимой от нее. В обоих случаях мы имеем дело с комиссионным поручением действия, как в случае комиссарской диктатуры, и в обоих случаях это понятие сохраняет функциональную зависимость от представления об образцовой конституции, ведь и при революционной диктатуре как действие конституции, которую должна ввести диктатура, так и сама постоянно наличествующая pouvoir constituent временно приостанавливаются. Но в то время как комиссарская диктатура инициируется конституционно учрежденным органом и связана с соответствующим разделом действующей конституции, суверенная диктатура представляет собой лишь quoad exercitium и непосредственно выводится из бесформенной учредительной власти. Она является подлинным комиссионным поручением и, в отличие от ссылки на вдохновленность трансцендентным Богом, не содержит в себе отрицание всех прочих земных инстанций. Она апеллирует к народу, который в любой момент может начать действовать, а тем самым приобрести и непосредственное правовое значение. Пока учредительная власть пользуется признанием, «минимум конституции» все еще сохраняется
[277]. Но поскольку еще только должны быть созданы внешние условия для того, чтобы могла актуализироваться учредительная мощь этого самого народа, постольку само по себе проблематическое содержание учредительной воли в ситуации, когда упомянутая диктатура оправданна. согласно собственной предпосылке. актуально не дано. Потому эта диктаторская власть суверенна только как «переходная» И, в силу своей подчиненности поставленной задаче, в совсем ином смысле. нежели власть абсолютного монарха или суверенной аристократии. Диктатор-комиссар является безусловным комиссаром действия на службе учрежденной власти. суверенная же диктатура есть безусловное комиссионное препоручение действия во службу власти учредительной
[278].
