Спустя год, с марта по июнь 1815 г., когда Наполеон находился в Париже, административная машина снова перешла на службу императору. После назначения префектов императорским декретом от 20 апреля 1815 г
[327]. в районы действия отдельных дивизий были разосланы императорские экстраординарные комиссары. Задачи и полномочия этих комиссаров касались назначения новых органов власти. По прибытии комиссаров на места прекращались полномочия всех градоначальников, всех чиновников местных и департаментских администраций, офицеров и командиров Национальной гвардии, а также супрефектов. На освободившиеся места комиссар тут же, по предложению префекта, назначал новых чиновников и приводил их к присяге. Обо всех новых назначениях немедленно сообщалось в Министерство внутренних дел.
Когда император был низложен вторично, вновь явились комиссары нового правительства. И сам король, и уполномоченные на то принцы королевского дома, и министры рассылали комиссаров по департаментам, «чтобы добиться признания законной власти и унять мятежников» (pour faire reconnaitre l’autorité legitime et comprimer les factions). Ha этот раз переворот произошел стремительно. Было назначено несколько новых префектов, в основном же отстраненные Наполеоном чиновники и офицеры вновь заняли свои прежние посты
[328]. Королевским указ ом от 19 июля 1815 г.
[329] экстраординарные комиссары были отозваны, поскольку их дальнейшая деятельность стала бесполезной и даже вредной для «единства действия, каковое является первейшей потребностью регулярной администрации» (unite daction, qui est le premier besoin de ladministration reguliere).
.
Глава 6
Диктатура при существующем порядке правового государства
(Осадное положение)
Наряду с представляемым комиссарами Национальным конвентом, который подрывает существующую организацию государственной власти, формируется и ряд учреждений, призванных сохранить существующий порядок перед возможностью его свержения. В качестве правового средства для поддержания и восстановления правопорядка и безопасности от дореволюционной эпохи была в первую очередь унаследована юрисдикция прево, которая в XVIII столетии действовала в случае многочисленных волнений из-за неурожаев
[330]. Судопроизводство это в первой и последней инстанции осуществлялось по-военному организованной жандармерией (prévôts des marechaux) в своем округе в так называемых «делах прево» (cas prévôtaux) – уличных ограблениях, разбое, мятежах и других случаях нарушения общественной безопасности. Тот факт, что противоборство волнениям внутри страны заключалось прежде всего в судопроизводстве и в передаче комиссарам чрезвычайных, связанных с сокращением обычной процедуры судейских функций, соответствует прослеженному развитию, а равно и представлению о том, что осуществление государственного суверенитета заключается именно в осуществлении правосудия. Более всего это относится к воззрениям англичан, полностью проникнутым идеей правового государства, т. е. ограничивающим функции государства одним только судопроизводством. Но поскольку юрисдикция прево покоилась на особом, получаемом от короля комиссарском полномочии, в Англии, где королевское поручение не могло оправдать вмешательство в права и свободы отдельного человека, такое объяснение до предела сокращенной процедуры в процессах против мятежников не могло иметь места. При Карле I королевские комиссары получили такие полномочия, в соответствии с которыми как солдаты, так и гражданские лица могли быть приговорены к смерти в обход обычного судопроизводства. Долгому парламенту тоже была знакома практика чрезвычайных комиссионных поручений. Они были упразднены Биллем о правах. В случае восстания армия могла вмешаться по просьбе гражданских властей. Преамбула к Законам о мятежах при королеве Анне и Георге I была составлена в том смысле, что они оставляли короне традиционное право объявлять военное положение (Martial Law), однако лишь на время войны и только за пределами Великобритании, т. е., к примеру, в Ирландии. Военные статьи со времен Якова I дозволяли уничтожать собственность мятежников и передавали военному командующему неограниченную во внешней, но ограниченную во внутренней сфере власть выносить смертные приговоры
[331]. Но собственно правовая проблема заключалась в том, как можно было в правовом аспекте объяснить неизбежно наносимый при военном вмешательстве непосредственный ущерб жизни и собственности будь то самих мятежников, будь то безвинных сторонних лиц. Во время лондонских волнений 1780 г. звучало часто воспроизводившееся потом объяснение, что с гражданскими лицами, застигнутыми с оружием в руках, нужно обращаться так, как будто они сами поставили себя в контекст военного права (но не военного судопроизводства). Конечно, такого рода правосудие это, «собственно говоря, всего лишь боевой приказ»
[332]. Кроме того, тут еще не было дано никакого объяснения многочисленным случаям вмешательства в жизнь и права собственности сторонних граждан, которые неизбежны, когда более или менее значительное восстание приходится подавлять военными средствами. Для всей этой сферы фактической военной операции, которую, следовательно, нужно четко отличать от законов военного времени, и вводится «Марсов закон». Это своего рода незаконное состояние, при котором исполнительная власть, т. е. осуществляющая свое вмешательство армия, может без оглядки на рамки закона действовать так, как того в интересах победы над противником требует положение дел. В этом смысле право войны, несмотря на то что оно так называется, является не правом, не законом, а такой процедурой, которой существенным образом довлеет фактическая цель и при которой правовое регулирование бывает ограничено точной формулировкой условий ее применения (требование гражданских властей, приказ к отступлению и т. д.). В качестве правооснования такого неправового положения признается то, что в таких случаях все прочие государственные власти парализованы и бездействуют, в частности не может продолжаться деятельность судов. Тогда в качестве замены (some rude substitute) вперед должна выступить единственная все еще эффективная государственная власть, армия, и ее действия должны одновременно быть и самим приговором и его исполнением
[333]. То обстоятельство, что во время войны или мятежа армия подменяет собой деятельность судов, в соответствии с чем при военном положении подразумевается в некотором роде прекращение судопроизводства, всегда было знакомо правосознанию англосаксов. таков, к примеру, американский закон 1795 г, который, согласно Гарнеру
[334], действует до сих пор и который позволяет президенту Соединенных Штатов при нападении врага, а также в случае несоблюдения закона или возникновения таких препятствий для его осуществления, что противозаконное состояние не может быть преодолено силами обычного судопроизводства и исполнительной власти, созывать ополчение, что само по себе (согласно ст. I, разд. 8, п. 16 Конституции) относится к компетенции Конгресса
[335]. Марсову закону подчинены все операции на театре военных действий. Поэтому правосознание, для которого разделение властей вообще тождественно состоянию правового государства, воспринимает закон о военном положении как отмену разделения властей и его замещение приказами военачальника
[336]. Военное положение может быть объявлено и во время восстания, если налицо непосредственная угроза общественной безопасности, а деятельности обычных судов уже недостаточно. И сам президент (в частности, Линкольн), и военный комендант с разрешения Конгресса, а иногда и без него (военный комендант только с разрешения президента), нередко пользовались этим правом и, приостанавливая действие обычного судопроизводства, предавали мятежников суду «военных комиссий». Знаменитое решение Высшей судебной палаты, принятое в отношении таких случаев по делу Миллигана (IV Wallace U. S. Supreme Court Reports, p. 127), воспроизводит традиционный аргумент о том, что во время вражеского вторжения или гражданской войны, когда суды закрыты или нет возможности осуществлять уголовную юрисдикцию в соответствии с законом, в областях, где действительно свирепствует война, оставшаяся не удел гражданская власть должна быть заменена другой властью (power), чтобы положение армии и общества оставалось надежным
[337].
